Петр Капица - Неслышный зов

К этому времени у мрёвцев был уже свой знак. Изображение они позаимствовали с торгового флажка Анны: зеленая елка, а на ее фоне — пять белых бубенчиков ландыша.

Поздно вечером, надев на себя маски, они устроили набег на плавильные печи Ржавой Сметаны. Разметав жесть и утопив в болоте кирпичи, Нико прибил к стволу сосны листок со знаком мрёвцев, а внизу приписал: «Первое предупреждение».

Он был уверен, что Ржавая Сметана объявит им беспощадную войну, а тот прислал парламентера. Гундосый пришел на Гусевское поле, когда ребята гоняли тряпичный мяч, набитый соломой. Он выждал до конца футбольного матча, потом отозвал Ромку в сторону и вручил ему сильно потрепанную провизионку с плиткой ирисок и запиской:

«Рома, надеюсь, теперь все улажено? Я предлагаю дружбу. Сдавай свой металл не Шурум-Буруму, а мне. Платить буду лучше. Если согласен — встретимся в шесть часов вечера у лодочной станции. Выкурим трубку мира и обо всем поговорим.

Прочитав послание, Ромка показал его братьям Зарухно. Записка их озадачила.

— Не хочет ли он устроить засаду и проучить нас? — стал гадать Нико. — Ржавая Сметана способен собрать большую шайку.

— Клянусь всеми чертями, у них нет таких храбрецов! — возразил Гурко.

— Найдутся. Ржавая Сметана может подкупить даже взрослых, чтоб нам при всех надрали уши. Зачем позориться? Лучше выдержать фасон. Ответим так: «Милорд, предчувствие не обмануло нас. Мы тоже считаем дело улаженным. В дополнительных переговорах нет нужды. Заверяем вас в почтении. Мрё». Получится не хуже, чем у дипломатов. Пусть знают, что нас нелегко купить.

Мудрость атамана покорила мальчишек. Ответ Гурко написал на свежей бересте красивым почерком и внизу нарисовал свой знак.

Березовый свиток в тот же день был вручен Антасу, и за железной дорогой наступило мирное сосуществование кладоискателей.

Начались занятия в литературной группе «Резец». Придя в редакцию на час раньше, я заглянул к заведующему прозой Дмитрию Ивановичу Витязеву.

— Что, томит неизвестность? — спросил он. — Не волнуйся, с рассказом полный ажур: пошел в набор. Ждем более увесистого произведения.

— Будет, — пообещал я. — Пишу о мальчишках-ежиках.

Поэт Двоицкий, слышавший наш разговор, посоветовал:

— Чего тебе без денег сидеть, иди к Георгиевскому и проси аванс. Мокеич — мужик нашенский… Сочувствует начинающим.

Просить я не умел, но на всякий случай все же постучал в дверь ответственного редактора журнала. Я полагал увидеть глубокого старца (не зря его звали Мокеичем), а увидел человека средних лет, встретившего меня довольно радушно.

Одет он был просто: белая косоворотка, подпоясанная витым шнурком, черные брюки и простые ботинки с толстыми подошвами, какие носят рабочие. Лицо Мокеича было сплошь усыпано веснушками. Они виднелись даже на ушах. Небольшие карие глаза светились любопытством.

— Ах, вот ты какой, Роман Гром! — протягивая руку, произнес он. — Ну-ну, садись, выкладывай, что ко мне привело?

Слушать он умел заинтересованно, и это располагало к нему. Узнав о моем бедственном положении, Мокеич посочувствовал, но тут же, сощурив глаза, спросил:

— Если выдам аванс, не спустишь в один вечер, как это делают некоторые поэты?

— Мне деньги не на гулянье… стыдно жить на иждивении товарищей.

— Понимаю тебя. Пиши заявление на тридцать рублей. Хватит на месяц?

— Вполне, даже останется.

— А что новое пишешь?

Я рассказал о своих замыслах.

— Детство у тебя получится, — одобрил Мокеич. — О сорванцах умеешь писать. Бери только поглубже! Как будет самостоятельная главка, заноси.

Получив деньги, я купил бутылку кагора, колбасы, яблок и винограда. Хотелось отпраздновать успех. Калитич, увидев накрытый стол, удивился:

— С каких шишей безработный так шикарно угощает? Да еще церковным вином! Не ограбил ли кого?

— Издательскую кассу. Получил аванс под рассказ.

— Слушай, Ромка, а может, не стоит тебе околачиваться на бирже? Подготовься и поступай в университет. Там стипендию дают, да и мы поможем.

— Нет, — упрямо ответил я. — Что ж, меня зря учили? И на чужом горбу кататься не желаю. Поработаю до армии, а там видно будет. Прозаику, говорили на литгруппе, необходимы опыт жизни и нелегкая биография.

— Тебе, конечно, видней, старик. Только зря ты в своих планах нас игнорируешь. Не имей сто рублей, а имей двух хороших друзей! — переиначил пословицу Калитич.

Из аванса я выделил деньги на цирк: купил самый дешевый билет на галерку.

Начало представления было довольно шаблонным: после парада-алле выступили воздушные акробаты, два спотыкавшихся клоуна, у которых слезы струйками вытекали из носа и глаз. Затем на сцену вышел иллюзионист, за ним — толстая дама с обезьянкой и маленькими собачками. Наконец объявили «Цыганские игры».

На манеже погас свет. Как бы освещаемые отблесками костра, появились две цыганочки с бубнами и их кавалеры с гитарами. На девушках развевались цветастые платья, сверкали серьги, монисты и бусы, на парнях рдели шелковые рубахи, играли огнями расшитые позументом жилеты и лоснились лакированные голенища сапог.

Девушки, кружась под лихую музыку, били в бубны, трясли плечиками и так перегибались, что затылками чуть ли не касались земли. Парни, отбросив гитары, принялись ладонями по голенищам сапог отбивать такт, подхватывать девчат и, кружа, с силой подбрасывать вверх… Девушки, распустив платки, взлетали, падали и, увертываясь от темпераментных партнеров, продолжали плясать…

Постепенно на манеже становилось светлей. Из-за кулис появились лошади с распущенными гривами. Они побежали по кругу. Парни вскочили на них, промчались стоя, затем принялись кувыркаться, делать стойки, повисать над землей, пролезать под животами бегущих лошадей… Показав опасную джигитовку, они подхватили с земли цыганочек, подняли над собой и начали перебрасывать друг дружке на полном ходу…

Зрелище было оригинальным и захватывающим. Я пытался разглядеть лица циркачей, но издали не улавливал знакомых черт. Прошедшие три года, видно, изменили их. К тому же у парней усы! Свои или наклеенные? Если выросли усы, значит, не школьные товарищи. У меня растительность под носом едва лишь пробивается. Если же это Нико и Гурко, то почему у них другая фамилия? Под грохот аплодисментов цыгане, стоящие на лошадях пирамидой, скрывались за кулисами. Я немедля с галерки спустился вниз и коридором прошел на конюшню, куда в перерывах разрешалось заходить зрителям.

Только что выступавших лошадей, покрытых попонами, привел пожилой цыган, одетый в кожаный жилет и широкие плисовые штаны. В нем я узнал старого Сашко.