Петр Капица - Неслышный зов

Теперь в первом этаже разместился комсомол, на втором — исполком Ленсовета, на третьем — горком и обком партии.

Найдя кабинеты секретарей комсомола, Громачев вошел в приемную и спросил у девушки, сидевшей среди телефонов, не занят ли Лапышев.

— Освободится через полчаса, — ответила она и схватила трубку заверещавшего телефона. Трудно было понять, как она угадывает, какую трубку снимать.

Громачев уселся на один из стульев, стоявших вдоль стены, вытащил из потрепанного студенческого портфеля газету, развернул ее и принялся читать.

Лапышев появился неожиданно. Увидев друга, ждущего приема, возмутился:

— Не мог прямо зайти? Для тебя я всегда свободен. Понял?

Они прошли в кабинет и уселись друг против друга.

— Рассказывай, как там у нас дела.

Роман рассказал историю со стрельбой, выделяя забавные детали. Лапышев смеялся от души, удивляясь отчаянности Худякова.

— Ну и Тосик! Не ожидал от него такой прыти. Надеюсь, не выгнали из комсомола?

— Нет, строгача вкатили и оставили. Пусть ума набирается.

— А с Рубинской что?

— Железная деваха. Покуксилась немного, изображая психованную, и перевелась в московский институт. Не обошлось без покровителя, конечно, но мы такую характеристику дали, что она не возрадуется.

— Ну, а у тебя как?

— Зачеты сдал за все три года. Хвостов нет. Предстоит производственная практика и работа над дипломом.

— А я так и не получу высшего образования, — вздохнул Лапышев. — Думал, вечернее закончу… Куда там! До поздней ночи дел по горло. Наверное, отчислили уже. Ну, а как у тебя литературные успехи?

— Малость преуспел. Принес тебе в подарок две книжки с автографом.

— Молодчага! — разглядывая книжки, похвалил Юра. — Так ты теперь почти профессионал. В Союз писателей, наверное, примут?

— Непременно, — сказал Роман. — Поэтому мне не хочется ни дипломную писать, ни в Большую Туру отправляться. Может, отзовете на комсомольскую работу? — больше в шутку, нежели всерьез спросил он.

— А что — идея! — вдруг подхватил мысль Лапышев. — По-моему, освобождается место редактора в журнале «Юный пролетарий». Сможешь редактировать?

— В этом деле ни бум-бум! Но готов попробовать. Консультант у меня будет отменный. Есть такой Мокеич, он в помощи не откажет.

— Заметано! Только мне нужно сконтактоваться с Иосифом Вайшлей. Покажу ему твои книжки и… думаю, уломаю. Приходи дня через три, уже будет ясность. Ты обедал?

— Не успел еще.

— Пошли в нашу столовку. Угощаю. Надеюсь, вспомнишь, когда станешь великим.

— Надейся, но сам не плошай!

Через пять дней Громачев снова отправился в Смольный. Не застряв в приемной, он прямо вошел к Лапышеву. Тот что-то писал, но, увидев Романа, поднялся из-за стола и, пожимая руку, сказал:

— Дело двинулось: готовлю резолюцию к завтрашнему бюро. Отзываем тебя на комсомольскую. Но учти, бывший редактор нахватал столько выговоров, что дольше оставаться в журнале было опасно. Так что на вальяжную жизнь не рассчитывай.

— Ну что ж, я готов пройти через все.

— Сейчас я тебя сведу с первым секретарем — Вайшлей. Советую чуточку поломаться. Он не любит тех, кто бездумно соглашается: полагает, что такие добровольцы ни на что не годны.

Лапышев позвонил по местному телефону к техническому секретарю, узнал, чем занят Вайшля, и минут через пять повел к нему в соседний кабинет.

Иосиф Вайшля был невысоким, кряжистым парнем с квадратными плечами и короткой толстой шеей. Роману было известно, что он поскребыш — поздний ребенок, родился, когда отцу шел семьдесят второй год. Поэтому он рано осиротел и в одиннадцать лет ушел в люди и собственной напористостью выбился. Голова у поскребыша варила хорошо. Он умело руководил ленинградской комсомолией.

Пожав руку Громачеву, Вайшля сразу приступил к делу:

— Знаешь, куда мы тебя хотим направить?

— Знаю, но должен предупредить: у меня нет редакторских навыков.

— А ты думаешь, у Васи Алексеева, когда в восемнадцатом году он создавал журнал, больше опыта было? Да и образование не высшее. В тюрьме по брошюркам учился. А ты Маркса и Энгельса читал. Диалектический материализм постигал. Да и сам книжки сочиняешь.

Возражать было трудно. Он лишь поинтересовался:

— Когда приступать? — втайне надеясь, что это будет еще не скоро.

— Завтра, — с металлом в голосе ответил секретарь горкома. Ему, видно, показалось, что Громачев чрезмерно несговорчив. — Сегодня можешь ознакомиться с состоянием дел в редакции.

— Но я еще психологически не настроился, — попытался Роман сразить его последним аргументом.

— Ладно, не придуривайся, не боги горшки обжигают. В общем, считай себя отозванным и не рыпайся. У меня нет времени тебя уговаривать.

И Громачев больше «не рыпался», втайне даже был рад, что ему не придется писать дипломную работу по реорганизации литейных цехов. Институтская специальность казалась ему неинтересной, скучной, больше тянула к себе литература.

Чиж очень расстроился, узнав, что Громачев покидает институт.

— Как же ты согласился, ведь осталось совсем немного, чтобы получить диплом?

— А меня не очень-то уговаривали. Сказали, что есть решение бюро горкома, и… посоветовали не рыпаться.

— Кого же теперь в секретари комитета вместо тебя?

— Рекомендую Олечку Воробьеву.

— Но она же из добреньких… распустит мне всех комсомольцев. У нее твердости в характере нет.

— Не скажи! Характер у нее довольно цепкий и настойчивый. Если что задумает — добьется. Почему же секретарь комитета должен быть злым?

— Ты, наверное, прав. Но мы еще подумаем.

Партийное бюро института и райком комсомола все же утвердили Олю Воробьеву секретарем комитета, сделав ее заместителями двух парней. Передавая Оле свои дела, Громачев спросил:

— Не встречаешься больше с Козл-Вятлиным?

— Избегаю. Но несколько раз видела его. Старик стал до противного сентиментальным и слащавым. И знаешь, какой ужас!.. Он рассчитывает, что я отвечу на его чувство!

— Как же ты отбиваешься?

— Понимаешь, к стыду своему, я ответила словами Елены Рубинской: «Пока учимся — не имеем права думать о любви». — «Ну, а когда кончите институт — могу я надеяться?» — спрашивает, а у самого губы дрогнули. Я пожалела его и слукавила: «А потом видно будет». Побоялась убить старика твердым отказом. Мне с трудом удалось заставить его добиться пенсии. Теперь он получает ее и подрабатывает частными уроками.

— Ну, Олечка, желаю тебе успехов! — подписав акт сдачи дел, сказал Роман. — Будь по-прежнему добра, но помни: добрыми могут быть только люди с сильным характером, не уступающие нажиму.

Редакция «Юного пролетария» помещалась в большом зале Дома книги в отгороженной двенадцатиметровой клетушке, похожей на веранду: угол зала первого этажа с трех сторон имел застекленные переборки. Дневной свет в эту клетушку проникал только из окон зала. В редакции всегда было полутемно, работать приходилось при электричестве.