Петр Капица - Неслышный зов

Не успел Ромка вытащить тетрадку со стихами, как в комнату вошла седая женщина, очень похожая на сына, с добрыми, приветливыми глазами. Она внесла поднос с тремя чашками и печенье.

— Будьте знакомы… Это моя мама, Елизавета Викторовна, — сказал Сергей Евгеньевич. — Нина и Рома, мои коллеги по живой газете…

Представив матери ребят, он попросил:

— Если они будут приходить без меня, прошу беспрепятственно пропускать в кабинет. В общежитии им мешают сосредоточиться.

— Понимаю… С удовольствием приму. Пожалуйста, пейте чай, пока не остыл.

Елизавета Викторовна не осталась в кабинете, а незаметно удалилась.

Громачев, съев печенинку, запил ее вкусным чаем и принялся нараспев читать подражание Лермонтову:

Он высмеивал самого себя в роли секунданта и товарищей, отстаивающих свою честь кулаками. Во время чтения Нина прыскала со смеху. Улыбался и Сергей Евгеньевич.

— Забавно и… зло, — похвалил он. — Эту сценку хорошо бы поставить двухпланово: стихи читать в несколько голосов, а кулачных бойцов изображать мимически, как бы в замедленной съемке. Получится своеобразно. Но стихов маловато, хорошо бы еще что-нибудь.

— Придумала! — воскликнула Нина. — Предлагаю показать наш урок по теории. Вызванный ученик вразвалку, неохотно тащится к доске, а там выламывается, не отвечает, потому что ни бум-бум не знает. Преподаватель же уговаривает его, подсказывает и в конце концов почти все отвечает сам, но нахваливает лентяя: «Молодчина, а боялся выходить к доске. Великолепно ответил! Ставлю «хор».

— Это было бы интересно. Но разве у нас есть такие преподаватели? — усомнился Сергей Евгеньевич.

— Сколько угодно, — поддержал Нину Ромка. — У нас чуть ли не ежедневно такое творится. Эту сценку можно так раздраконить, что в зале животы надорвут. Надо в таком же духе и мастеров показать. Предположим, такой тип: он покрывает лодырей и проказников перед начальством. Ребята хвалят его: «Во мастер! Свой мужик, не продаст». В благодарность ученики покрывают проделки мастера, который приходит с похмелья с тяжелой головой и отсыпается в тайных местах. В случае опасности у них условный сигнал: «Шарики — шесть». Кончается тем, что они ездят друг на друге верхом.

— Да, да, — согласился Сергей Евгеньевич. — Такие сцены следует делать утрированно, в гротесковом плане. А может, устроить перекличку с бурсаками Помяловского?

— Ой, было бы здорово! — подхватила Нина. — Понимаете, бурсаки в допотопных одеждах, и мы чем-то похожи на них. Колючая будет газета.

— А нам холку не намылят? — спросил Ромка, уже знавший, какие обиды вызывают насмешливые стихи.

— Кто? — не поняла Нина.

— И начальство… и свои ребята.

— Ну, действительно. Мы же не фискалить будем, а открыто покажем изъяны, высмеем их.

— Вот за это и надают.

— Волков бояться — в лес не ходить, — заметил Сергей Евгеньевич. — Придется запастись мужеством и твердо отстаивать свои принципы. Это всегда нелегко, но надо пробовать, если мы хотим быть смелыми общественными деятелями, а не пугливыми обывателями.

— Да я не за себя тревожусь. Мне не привыкать, — отозвался Ромка.

— А вы? — обратился Сергей Евгеньевич к Нине.

— Я готова страдать вместе с вами, — ответила она.

— Тогда к делу. Я берусь набросать нечто похожее на передовицу. Это будет перекличка бурсаков с нашим временем. Сцену в классе пусть набросает Нина, а цеховую — Рома. Сразу может не получиться. Не приходите в отчаяние, а поменяйтесь рукописями и сделайте свои варианты. Не бойтесь даже глупых реплик, они приводят к неожиданным находкам.

Они собрались было поговорить о концовке, но тут появилась Елизавета Викторовна и позвала ужинать. Нина с Ромкой попытались отказаться, но Сергей Евгеньевич укорил их:

— Не обижайте маму… она для вас старалась, а вы хотите уйти, не отведав.

Елизавета Викторовна угостила их очень сочными голубцами и блинчиками, в которых были запечены кружочки яблок. Фабзавучники, хотя и прикидывались сытыми, все же на тарелках ни крошки не оставили.

— Молодцы, — похвалила их старушка. — Не люблю, когда жеманничают — поковыряют вилкой и чуть ли не половину оставят. Хозяйке обидно: значит, невкусно приготовила.

Выйдя на улицу, Нина сказала:

— Как бы я была счастлива с такой мамой!

— А твоя умерла? — спросил Ромка.

— Нет, живая, но почему-то не признается. Бабушка называла ее кукушкой.

— И ты знаешь, где она кукует?

— Знаю. Несколько раз слышала. Копила деньги и ходила на концерты. Но она редко бывает в Ленинграде, все в разъездах… Поет цыганские романсы.

— Она цыганка, что ли?

— Н-нет, только назвала себя Лялей Белой и одевается в цветастое.

— И ты ни разу не подошла к ней, не поговорила?

— Однажды случилось. Сижу на концерте, слушаю ее, а слезы сами по щекам катятся. Она, видно, заметила. Уставила на меня свои большущие глаза и вдруг со слезой запела… За душу хватает. Ей, конечно, долго хлопали, «бис» кричали, а мне жалко стало. Как только концерт кончился, я пробралась в артистическую. Там мужчин полно. Цветы преподносят, ручку целуют. Она веселая, улыбается. Наконец меня замечает: «Ты, девочка, зачем?» Я смотрю в ее глаза и думаю: «Сейчас узнает, схватит меня, к груди прижмет, и мы вместе поплачем». А ей не понравилось, что я молчу. «Ты не глухонемая ли случайно? Так молчать и будешь? Мне ведь некогда. Говори: что тебе надо?» И глаза у нее стали недобрыми, чужими. Я повернулась и убежала. Шла в детдом пешком и всю дорогу плакала. Как она посмела меня не узнать! С тех пор я не хожу на ее концерты, но по афишам знаю, когда она приезжает на гастроли. Мечтаю научиться петь лучше ее, однажды выйти под именем какой-нибудь Ляли Синей и перехватить все аплодисменты.

— А ты уверена, что Ляля Белая — твоя мать?

— Так называла она себя в «Аквариуме». Бабушка не хотела, чтобы папа женился на певичке. Но было поздно: родилась я. Бабушке волей-неволей пришлось нянчиться. Потом война началась. Папу послали на фронт. Когда пришло извещение, что он погиб, мама явилась в солдатских брюках, гимнастерке и сказала, что она записалась в женский батальон смерти. С тех пор бабушка ее больше не видела и, сердясь, называла птицей безгнездой. В двадцать первом году бабуля умерла от тифа. Меня отдали в детдом.

— А если Ляля Белая вовсе не твоя мать? Хочешь, я с ней поговорю?

— Уже не имеет смысла. Маленькой худо было без матери, а теперь — обойдусь. Мне даже неприятно будет находиться рядом с женщиной, которая столько лет пряталась от меня, не хотела признаваться. Поистине безгнездая! Но петь мне бы хотелось лучше ее! Пусть бы она доискалась, откуда я взялась…