Петр Капица - Неслышный зов

Поднялось всего лишь четыре руки.

— Не очень-то вы продуктивны, — заметил Крайский. — Остальных прошу принести свои вирши к следующему разу. Сейчас же предоставляю слово самому молодому, — и он указал на Громачева.

Чувствуя, как от волнения запылали щеки, Ромка поднялся и, стараясь не встретиться взглядом с Дремовой, объявил:

— «На дереве», лирическое.

И, глядя в блокнот, прочел:

— Занятные стихи. И мысль о равнодушии не в лоб, — заметил Крайский. — Чем же нас порадует Никодим Шехтель?

Смущенный лирик едва слышным и каким-то виноватым голосом как бы пропел стихи о беспричинном волнении в ветреную ночь.

Последним выступил с рублеными стихами Марк Дерзкий. В них он обрушился на кулацких сынков, разоривших колхозный сад.

В это время, чуть ли не касаясь губами Ромкиного уха, Нина шепнула:

— Посмотри в зеркало… Почему та тетка хочет прожечь меня глазищами? Ты ей что-нибудь говорил про меня?

— Она вовсе не тетка, — сказал Громачев. — И может, не на тебя смотрит, в зеркале не поймешь…

— Нет, я почувствовала. Какие она имеет на тебя права?

— Никаких, чего тебе взбрендилось?

Он невольно поднял глаза на зеркало и приметил встречный пытливый взгляд. Глаза Дремовой как бы спрашивали: «О чем ты шепчешься с этой вертушкой?»

— Уйдем отсюда, — предложила Шумова. — Мне тошно от глаз этой мегеры.

— Не надо было приходить, — укорил ее Ромка. — Дай послушать.

Крайский уже заканчивал свое резюме. Громачев с трудом вник в смысл последних слов и, ликуя, понял, что его стихи похвалили.

Чтобы не вызвать больше укоряющих взглядов, Громачев схватил Шумову за руку и, пока литкружковцы поднимались с мест, незаметно увел ее на улицу.

Нина некоторое время шла молча, потом спросила:

— Те стихи, что ты прочитал, про нас с тобой?

— Это учебное упражнение, — отозвался Ромка.

Было уже поздно. Общежитие затихло. Громачев проводил Нину до площадки между пятым и шестым этажами. Там они по старой памяти остановились у окна. Ему вдруг стало жалко приунывшую девчонку. Схватив ее за плечи, он губами поймал в темноте ее трепетные губы, но они сразу же сомкнулись и затвердели…

Нина не вырывалась, а терпеливо ждала, когда он ее отпустит. И в этом покорном ожидании была какая-то холодность.

— Тебе неприятно? — теряясь, спросил Ромка.

— Мне никак, — ответила она и, оставив его на площадке, ушла.

В фабзавуче пятнадцатиминутный перерыв. Ученики повыскакивали из классов на солнышко, которое уже светило по-летнему.

Девчонки выстроились во дворе вдоль ярко освещенной стены и, закрыв глаза, подставили лица навстречу теплым лучам.

Мальчишки-первогодники от нечего делать принялись кидать на асфальтированной части двора вместо мяча деревянный обрубок. Старшие же толпились около кузницы и открыто курили. Это им уже не запрещалось.

Неожиданно из проходной выбежал Юра Лапышев и помчался к административному корпусу. Все приметили, что он взмок от бега и принес какую-то волнующую весть.

— Юра, постой! — окликнул его Виванов.

Но Лапышев, махнув рукой, стал подниматься наверх, прыгая через три ступеньки, и скрылся в кабинете начальника школы.

— Что могло случиться? — недоумевали литейщики. — Не зазнался ли Юра — все-таки заместитель отсекра!

Перерыв подходил к концу, когда Лапышев, высекая коваными каблуками искры, скатился с лестницы и, не удержавшись, последние ступеньки пересчитал задом и спиной. Охая и хохоча, он с трудом поднялся и закричал:

— Ребята! Внимание! Как только остановятся моторы и станки, все выходим на улицу! Идем в депо. Сегодня пробный пробег нашего паровоза. Ур-ра-а, ребята!

Через проходную никто не пошел. Мальчишки настежь открыли ворота. Послышалась команда: «Строиться!» Но разве фабзавучников удержишь? Вырвавшись на улицу, они наперегонки помчались к паровозоремонтным мастерским.

У депо, украшенного флажками и гирляндами, стража — цепь из паровозников.

— Наберитесь терпения! Пусть все соберутся, — распоряжался председатель месткома Леша Квокарев. Он вскарабкался на погнутый котел, намереваясь закатить речугу, но его голос заглушил басистый гудок мастерских, извещающий об обеденном перерыве.

— Расступись… выводят!

Скрипя, медленно распахнулись высокие ворота. Из сумеречной утробы депо выкатился глазастый, сверкающий свежей краской, живой, дышащий паром ОВ-75. Его украшали зелень и кумач.

«У-гу-гу-у-у!» — гудком поприветствовал Калитич толпу. Лицо его было измазано, но сияло от счастья. Сегодня он сам поведет восстановленный паровоз. Это будет экзаменом на машиниста.

Оставив «овечку», Калитич спрыгнул на землю и попал в объятия Зои Любченко. Слоник при всех расцеловала его и сказала:

— Спасибо за паровоз! Пусть исполнятся все твои желания!

— Все-все? — как бы не веря, переспросил Калитич.

— Все, — повторила девушка, зардевшись.

Ребята не поняли, о чем у них идет разговор. Обступив паровоз, они выискивали свои детали и хвастались:

— Этот медный краник я отливал.

— Наша поковка!

— Мы с Колькой модель стругали, а потом уже литейщики и токаря.

— Эвон наш конус!

Каждый искал частицу своего труда в пыхтящем великане.

Шмот лазил под колесами с масленкой. Он еще раз осматривал поблескивающие части локомотива. Как же иначе? Ведь сегодня Шмот будет помогать Калитичу вести «овечку» на первом перегоне.

Высыпали из мастерских и взрослые производственники. Им тоже любопытно взглянуть на дело рук мальчишек и девчонок.

Толпа собралась большая. Вот семафор засветился зеленым огоньком и поднял железную руку. Путь свободен, «овечке» фабзавучников — зеленая улица.

Калитич, Тройский и Шмот вскарабкались по железным скобам на паровоз и, помахав руками, дали гудок.

Выплевывая из трубы кольцами дым и забрызгивая ребят свежим паром, паровоз взмахнул кулисами раз… два… Колеса сперва забуксовали, затем сдвинулись с места и покатили по рельсам.

Под восторженные выкрики вверх полетели кепки, береты, платки… Некоторые ребята вприскочку побежали за «овечкой», но вскоре отстали.

Паровоз, набирая скорость, прогудел еще раз и скрылся за семафором.

Симочка Изюмова на танцах познакомилась с какими-то парнями.