Альберт Лиханов - Встречи

В городе дрались. Там гремели взрывы, строчили из пулеметов и автоматов, стреляли из винтовок. Там звонко хлопали редкие выстрелы противотанковых пушек. И эти выстрелы, взрывы, треск и гул постепенно приближались к станции.

Нинин санитарный эшелон пришел сюда минувшей ночью. Кругом еще было тихо и спокойно. И на фронте, который с половины зимы неподвижно стоял в нескольких километрах отсюда, тоже царила тишина, только время от времени загорались в небе ракеты.

На рассвете немцы перешли в наступление. Смяли нашу оборону, перепахали ее бомбами и снарядами, проутюжили танками. Они ворвались на окраину города, и здесь их остановили.

Нина и другие сестры и санитарки грузили в вагоны раненых. «Ходячих» водили под руки, «лежачих» — таскали на носилках.

Раненые сидели и лежали вдоль стен разбомбленного вокзала, в сквере под деревьями, на каменных плитах перрона. И сколько их ни уводили, ни уносили, их все не убывало. Они ковыляли с улиц, где шел бой. Их везли на пароконных фургонах, на газиках.

Разные они были по возрасту, характеру и поведению — раненые солдаты. Были ровесники Нины, были и такие, которые годились ей в отцы. Одни переносили боль молча, стиснув зубы и закрыв глаза, другие тихо стонали, просили пить, третьи ругали всех и все на свете. Начальник эшелона, маленький тощий майор, суетливо бегал вдоль состава, крикливо подгонял сестер и санитарок: «Быстрее! Давайте быстрее!» В одной руке он держал снятую с головы фуражку, в другой — грязный, измятый носовой платок, которым вытирал ежеминутно красное распаренное лицо. «Скорее! Скорее!»

Санитарки и сестры и сами торопились, хорошо понимая, чем угрожает каждая минута промедления. Вагоны были набиты битком. Состав не выпускали со станции, потому что были повреждены выходные стрелки. Около них, в струящемся знойном мареве, копошились солдаты в пропотевших, выгоревших гимнастерках: били кувалдами по железу, что-то откручивали и что-то прикручивали громадными и, должно быть, тяжеленными ключами, что-то подтаскивали и что-то отбрасывали в сторону.

Нина останавливалась иногда, чтобы передохнуть, и с тревогой смотрела на солдат: «Как там у них? Скоро ли? Успеют ли?..» Немцы могли ворваться на вокзал с минуты на минуту, прежде, чем отправится эшелон. И тогда произойдет ужасное: и она, и ее подруги, и все раненые попадут в руки фашистов. От одной этой мысли сердце холодело, словно его окунали в ледяную воду, кровь кидалась в голову, стучала в висках, на лбу выступала испарина.

«Попасть к фрицам? — думала она. — Нет-нет! Лучше умереть!» Но хотя Нина и думала так и настраивала себя на такой лад, однако умирать ей не хотелось, и этой своей мысли она всерьез не допускала. Она надеялась, что все обойдется: они успеют выскочить со станции, а может быть, и город вообще не сдадут, удержат, остановят фрицев.

Около года была она на войне. Службу начала санинструктором. Вытаскивала раненых с поля боя, сама была ранена, три с половиной месяца отлежала в госпитале. Из госпиталя и направили ее в санитарный эшелон. Всяких ужасов она повидала немало, страхов натерпелась и того больше, — не была она новичком на войне. И все-таки не знала теперь, что будет делать, если немцы и в самом деле захватят их. Стрелять по ним? Умолять, чтобы не трогали раненых? Спасаться бегством?.. Н-ну нет! Своих раненых она не бросит!

Нина то и дело посматривала на солдат, которые суетились у стрелок, и мысленно их подгоняла: «Скорее! Скорее!»

В голове состава чернел паровоз. Он стоял то тихий и неслышный, будто дремал, то вдруг оживал и с громким сердитым шипением весь окутывался клубами пара. Изредка приглушенно, но требовательно посвистывал: тоже торопил солдат.

Вагон у Нины был переполнен. Она закрыла его и побежала за водой. У водокачки, уцелевшей при бомбежке и еще не взорванной нашими саперами, прислонившись к ее холодной кирпичной стене, сидел на земле раненый с перебинтованными ниже колен ногами. Был он белобрыс, худ и синеглаз, по возрасту совсем мальчишка. Наклоняясь к крану, Нина встретилась с ним взглядом и не выдержала, отвернулась. В глазах у него были боль, усталость, тупое безразличие ко всему. Когда она подошла, в них зажглась надежда. «Помоги мне!» — говорил его взгляд.

Она, опустив голову, наливала воду в ведро. Злилась, ругала и оправдывала себя: «Я-то при чем? Вон их сколько остается… Да мы, может, еще и сами-то отсюда не выберемся…»

— Сестра… — прошептал раненый. — Сестренка…

Голос у него был слабый, как у больного ребенка. И сам он был беспомощен и беззащитен, как ребенок. У Нины защемило сердце: «Убьют ведь его фрицы… Прикончат… Зачем он им, безногий-то?..»

— Сестреночка…

Ей вдруг стало невыносимо жаль его по-бабьи, по-матерински, как собственного сына, которого у нее еще не было и, возможно, никогда не будет. «Взять разве? А куда? И так один у другого на голове… В угол куда-нибудь посажу… Возьму! Возьму его!»

— Ну! — бросила она сердито. — Чего у тебя? Сам-то можешь идти?

— Не могу…

Нина выплеснула из ведра воду: — На, держи! — сунула ему ведро. Подняла раненого и на руках потащила к вагону. Он обнял ее за шею и улыбался благодарно и виновато. А она все больше жалела его и дивилась своей жалости: «Что это такое со мной? Вроде, ни одного раньше так не жалела. Молод уж больно. И слаб. А я — вон какая здоровая!»

— Как зовут-то тебя? — спросила Нина, устраивая парня на полу в проходе.

— Коля, — сказал он. — Коля Сидоров.

И ответ его тоже растрогал: «Не Николаем назвался, а Колей».

Она принялась размещать, устраивать поудобнее других своих раненых. Те просили пить, есть, жаловались на духоту, требовали сменить повязку.

— Сестра! Врача давай! Не могу больше!

— Кормить когда будешь, сестра?

— «Утку», сестра!

Она отвечала, что врач скоро придет, что накормит всех в пути, тащила «утку». За едой идти сейчас нельзя было: эшелон вот-вот мог тронуться.

— Ну, как ты? — склонилась она над Колей, пробегая мимо.

— Поесть бы… — прошептал он. — Хоть бы кусочек…

Нина не выдержала, схватила ведра, выскочила из вагона и помчалась в голову состава, где находилась кухня. Она получила ведро каши, полдюжины буханок черного хлеба и впробеги пустилась обратно.

Эшелон тронулся. Паровоз взял с места рывком и стал набирать ход. Она поняла: к себе не успеет. Сунула ведра на подножку первого поравнявшегося с ней вагона, вскочила сама. Теперь все в порядке!

Она хотела войти в вагон, но сколько ни нажимала на ручку, ни напирала плечом на дверь, дверь не открывалась. «Чего закрылись?» Нина принялась колотить кулаком по железной стенке.

— Откройте! Откройте!

Гремя на стрелках, на стыках рельсов, рывками убыстряя бег, раскачиваясь из стороны в сторону, поезд стремительно вырвался из паутины пристанционных путей. Но к нему уже бежали немцы. Нина стояла на подножке, вся побледнев, замерев от страха: «Ой! Да что же теперь? Что будет-то?»