Альберт Лиханов - Встречи

Немецкие автоматчики вели вдоль полотна нашего командира. Он передвигался с трудом, припадая на ногу. Его толкали в спину стволами автоматов. Фуражки на нем не было. Седые волосы его развевались на ветру. Нина на минуту забыла о себе, о своем страхе, хотела крикнуть командиру: «Сюда беги! Прыгай ко мне!» Хотела крикнуть, позвать, но рот не раскрывался.

Когда состав поравнялся с немцами, они остановились и принялись строчить из автоматов по вагонам. «Что же они делают? Зачем стреляют? — возмутилось все в Нине. — Ведь там раненые! Ведь они могут поубивать их!» Она словно не понимала, что немцы затем и стреляют, чтобы перебить раненых.

Один из фрицев, очкастый, долговязый, увидел ее, осклабился, закричал что-то, тыча пальцем в ее сторону. Второй вскинул автомат. Выстрелил он или нет, Нина не поняла: пули до нее не дошли.

На нее снова нахлынул страх: «Если попадут в меня, ранят, только бы сознания не потерять, не свалиться!» Она крепче вцепилась в поручни. Твердила одно и то же, приказывала себе: «Смотри не отпускайся! Смотри не падай!»

Остались позади пригороды, замелькали кусты, перелески.

Нина облегченно вздохнула: кажется, все кончилось хорошо, эшелон благополучно ушел из осажденного города.

«Стучаться надо, чтобы открыли, — подумала она. — Надо скорее в свой вагон бежать! Как там мои-то, целы ли?»

Она уже занесла руку, чтобы постучать, — и в это время, заглушая грохот поезда, взвыли над головой моторы самолетов.

Она опасливо подняла глаза к небу. Три «юнкерса» с ревом пронеслись, обгоняя состав, поливая его свинцом из пулеметов. Развернулись — и пошли навстречу. Нина видела, как бомбы отделились от плоскостей и черными каплями устремились к земле. Она присела, согнувшись, съежилась вся, — сжалась в комочек и закрыла глаза.

Взрывы ударили по другую, противоположную от нее сторону полотна. Вагон подбросило, качнуло. Ведра с кашей и хлебом сорвались с подножки. Нина охнула, приподнялась растерянно, вытянулась, глядя назад, где валялись буханки и белело пятно выплеснувшейся на землю каши.

Опять прогремело над головой, и снова рвануло, — уже в голове состава. Вагоны задергались судорожно, замедляя бег. Остановились. Покатились назад. Встали. Вперед двинулись, — все быстрее, быстрее! Эшелон набрал предельную скорость. «Юнкерсы» заметались над ускользающим поездом. Они обгоняли состав, висели над ним, заходили с хвоста, с головы. Бомбили. Стреляли.

Эшелон уходил! Уходил невредимым!

Нина со страхом и в то же время со злорадством в душе следила за немцами: «Что, не удается вам! Не удается! Бандиты! Гады проклятые! Раненых, беззащитных бомбите! Гады, гады, гады!..»

И вдруг совсем внезапно состав словно ударился обо что-то с налету. Нина слетела с подножки. Упала в кусты, в канаву с водой и потому даже не получила сильных ушибов. Ободрала руки и ноги, поцарапала лицо, вся вымокла. Вскочила сразу же и увидела, как паровоз медленно, будто нехотя, накренился на бок и повалился под откос, увлекая за собой два передних вагона. Это было так неожиданно, выглядело так нереально, что она испугалась, уж не помутился ли у нее рассудок от падения, не мерещится ли ей все это? Она зажмурилась и тут же снова открыла глаза: эшелон, ярко освещенный солнцем, изогнувшись дугой на невысокой насыпи, стоял перед ней, как на ладони. Паровоза не было.

Немцы подожгли застывший на пути состав. В окнах вагонов показались бледные испуганные лица. Раненые, тесня друг друга, устремились через узкие тамбуры к выходам. Выпрыгивали, выбрасывались прямо из окон.

«Юнкерсы» с диким воем носились над головами искалеченных, истекающих кровью людей. Они израсходовали боезапас — не бомбили и не стреляли.

Нина кинулась к своему вагону. Он горел. Окна, двери были открыты. Из окон, с площадок прыгали, спускались, сползали раненые. Стонали, матерились. Одного сбросили, другой сам оборвался.

— Что вы делаете? — еще на бегу закричала Нина. — Тихо-тихо! Спокойно!

Никто на нее не обратил внимания. Обезумевшие от страха люди валились на землю, ползли, бежали в кусты.

— Ребята! Ребята! Товарищи! — взывала она, но ее не слушали. — Да вы что? Ошалели, что ли? — разъяренная, она выхватила у кого-то из рук костыль и снизу, с земли, принялась колотить им особенно настырных, которые, оттирая других, первыми стремились выбраться из вагона.

Это подействовало. Несколько человек из легкораненых пришли к ней на помощь. Освободили переднюю площадку. Нина вбежала в вагон. Здесь, внутри, горела краска, дымились стены. Невозможно было рассмотреть что-либо и нечем было дышать. Она вытащила из кармана гимнастерки носовой платок, закрыла лицо, пробралась ощупью в середину вагона, где лежали тяжело раненные. Сунула руку на одну полку — пусто. На другую — пусто. На третьей полке рука коснулась похолодевшего тела. На четвертой тоже лежал труп. Обследовала второе купе — одни мертвецы.

— Эй! Есть кто-нибудь? — позвала Нина и вспомнила про Колю. — Коля! — крикнула она. — Коля!

На полу, почти у самых ее ног, кто-то зашевелился. Она нагнулась. Это был он, Коля Сидоров.

Нина попыталась поднять его и не подняла: ослабела от жары, от дыма. Она ухватила его за плечи и по полу, волоком потащила к выходу. На площадке раненые подхватили Сидорова, опустили на землю.

Нина снова хотела войти в вагон, проверить еще раз, не остался ли там кто живой, и не смогла — все уже горело внутри.

Она сбежала по ступенькам, окинула взглядом вагон, этот свой фронтовой дом, в котором провела без малого полгода, и пошла к Коле. Его отнесли и положили на траву. Она взглянула на него и поняла, что он умирает. И опять, как тогда, у водокачки, ей до слез стало жаль его, совсем мальчонку.

Нине захотелось опуститься на землю рядом с ним, положить его голову к себе на колени, что-то такое сделать, чтобы передалась ему часть ее здоровья, ее силы. Но сделать она ничего не могла. Ничем не могла помочь ему. И даже посидеть с ним рядом тоже не могла, не имела права: ее помощи ждали другие.

Она наклонилась над ним и заплакала. Потом вытерла слезы рукавом гимнастерки и пошла разыскивать по кустам своих раненых.