Альберт Лиханов - Встречи

Скинув платьице и туфельки, Тоня пошла по пляжу. Олега она увидела там, где ожидала. Он лежал рядом с беленькой, еще не успевшей загореть, девушкой, и у Тони все сжалось внутри от ревности.

Она выбрала себе свободное местечко, расстелила простынку и легла, вся в ожидании, что Олег ее заметит. И только закрыла глаза, как почувствовала на своем лице его руки.

— Здравствуй, Тон-тон! — сказал Олег, не убирая рук.

Он уже щекотал пальцами ее уши, и Тоня поняла, что простила ему все обиды.

— Что же ты девушку-то оставил? — спросила она.

— Обойдется. Не велика потеря. Хотя, знаешь, она настоящая блондинка. Всю жизнь ищу блондинок, а остаюсь с брюнетками.

Он и теперь шутил так плоско. Но Тоня прощала все. Олег был с нею, его пальцы ласкали ее, Тоню. Она села и посмотрела ему в глаза, в эти бесстыжие, нахальные глаза. «И чего я в них нашла? Сегодня он со мной, завтра бежит к другой, — думала Тоня. — Но ведь это же Олег, мой Олег…»

— Оставь тут, — сказал Олег, показав на авоську с одеждой, — не украдут.

За пляжем был старый сосновый лес, а в глубине леса — озеро, все в кувшинках. Берег озера тоже был усеян цветами. В воздухе летали пчелы и бабочки. И светило солнце.

По берегу гуляли две женщины с зонтиками от солнца. Они покосились на Тоню, которая шла, прижавшись к Олегу, поворчали и ушли.

Было синее небо, а может, и не синее, кто тут разберет? Тоня была счастлива, а счастливые, как известно, многого не замечают…

— Ну, что я говорил? — Тоня вздрогнула от неожиданности. — Они, из Бобылихи-то, в любой день приезжают. — В голосе бородача звучало недовольство, но зубы сверкали в доброй улыбке. — Эй, рыжий! Попутчица тебе есть! — крикнул он шоферу.

— Я покажу тебе рыжего! — беззлобно огрызнулся Сенька. — Я тебе повыдергаю усы-то, будешь знать!

Сенька водворил трубу на прежнее место. То ли потому, что чувствовал себя неловко из-за встречи с Тоней, то ли просто оттого, что был по-мальчишески невыдержанным, Сенька все делал резко, быстро. Но никакой злобы, когда он дерзил бородачу, когда схватил Тонин чемодан и кинул его в кабину, в нем не чувствовалось. Сенька стих, когда Тоне помогал сесть в кабину. Он взял из ее рук сверток и держал его бережно, как что-то сверхъестественно хрупкое, на вытянутых руках. А когда передал сверток Тоне, облегченно вздохнул, словно поднимал тяжелый груз, быстро вскочил за руль, хлопнул дверцей, в момент запустил мотор и тронул машину.

Тоня сразу, как только увидела Сеньку, поняла, что предстоит разговор с ним, и разговор к тому же не простой. Знала, что ей придется оправдывать себя, но делать этого не хотела — кто же любит оправдываться? Оправдываться — значит признать себя виновной, а в чем она виновата? Если бы он хотел, то уж, наверное, писал бы ей из армии письма. А она ни одного не получала. Мать сообщала ей однажды про Сеньку, что будто не собирается домой, а хочет ехать в Сибирь, на нефть. Мать написала это среди других немудреных деревенских новостей — она ведь не знала, что у Тони с Сенькой особенные отношения. Матери вообще часто очень многого не знают о своих детях. Откуда ей знать, что были у них встречи, согретые неясным еще чувством. Только теперь Тоня и вспомнила об этом. И почувствовала с легким уколом сомнения: а может, не по той тропинке пошла?

Болотом в Бобылихе называли широкий прогал на краю заросшей мелколесьем широкой болотистой низины. Идешь, идешь полем — и вдруг перед тобою обрыв. Встанешь на самый край его, и видишь это самое Болото как на ладони. Когда-то, видимо очень давно, здесь проходило русло реки Светицы. Сотни лет река брала правее и правее, оставляя за собою эту низину, которая постепенно засыхала, зарастала кустарниками. Здесь же, возле бывшего высокого, берега ушедшей реки, образовался прекрасный луг с ярким лесным разнотравьем. Сено отсюда было самое пахучее, самое питательное.

Стога ставились густо, почти впритык друг к другу. После сенокоса на Болоте пасли коров. Пастуху надо было лишь следить, чтобы стадо не потравило сено.

В то лето Тоня решила после школы никуда не ездить, а пожить еще годик дома, в деревне. Пошла на ферму дояркой. В августе дядя Гриша, который ежегодно нанимался пасти колхозное стадо, запил, и дояркам пришлось ходить за коровами самим, по очереди.

Тоня пригнала стадо на Болото уже не рано, когда солнце было выше самых высоких деревьев. Ночью прошел дождь, и трава была еще мокрой. На вершинах стогов сидели какие-то большие птицы. Тоня, подойдя близко, с удивлением заметила, что они совсем ее не боятся. Потом она поняла, что это обыкновенные серые лесные совы. Птицы не улетали и тогда, когда Тоня кричала на них. Только пялили свои мудрые глаза и вертели головами.

Туда, на Болото, и пришел тогда Сенька. Они долго сидели под стогом, болтая о всякой ерунде, а потом неумело целовались, томя друг друга. А через неделю Сеньку призвали в армию…

Молоковоз легко катился по наезженной и еще не раскисшей дороге к родным Тониным местам. Сколько ни смотри по сторонам, все одно и то же — поля, поля, поля. Но Тоня уже стала узнавать кое-что. Вот сейчас дорога пойдет вниз, там будет лог с промерзшей речкой, и сразу за логом лес, который нескончаемо тянется на запад, а здесь его самый восточный краешек. Дорога отрежет от леса, как от большого каравая, маленькую горбушку. Потом снова будет поле — они переедут его быстро, а затем на пути встанет большое село Одегово, и Тоня увидит свою школу, окруженную огромными тополями.

Вот уже больше часа они ехали молча. Сенька крутил свою баранку, Тоня любовалась пейзажем, Антошка спал. В кабине было жарко, поэтому Тоня развернула голубое одеяльце, чтобы ребенок не запарился. Она расстегнула и свое пальто, окончательно согрелась и успокоилась.

Перед Одеговом Тоня не стерпела:

— Сейчас нашу школу увидим.

— Не увидим, — сказал Сенька. — Раскатали ее.

— Раскатали?

— Ну да. И вовремя. А то бы придавило кого. Она ведь еще до революции построена. А новая — во-он на горе, — Сенька показал рукой, и Тоня увидела трехэтажное здание из белого силикатного кирпича.

— А тополя как же?

— А что тополя? Тополя свое доживают. Проезжать будем — сама увидишь.

Сенька разговаривал спокойно, даже неестественно спокойно. «С другими девушками он, наверное, вел бы себя повеселей, — подумала Тоня. — Интересно, был у него кто-нибудь? А может, он уже женился?» И она решила спросить:

— Ты-то, Сенька, как живешь? Женился, наверное?

Тоня нарочно сказала «ты-то», давая тем самым понять, что сама-то она замужем, что у нее все в полном ажуре.

— Я-то? Холост. А ты? — словно не понял Сенька намека.

Он улыбнулся, открыл дверцу ящичка, выудил из пачки сигарету и прикурил, держась за баранку одной рукой. Выпустив клуб дыма, вспомнил о ребенке и приоткрыл окно. Дым завивающейся струйкой потек на улицу.