Владимир Пищулин - Зарницы над полигоном

Николай Яковлевич сидел, не замечая времени и того, что происходило рядом. В палатку раза два заглядывал кто-то из солдат, доносился скрип снега, громкие команды. Не заметил он и подполковника Назарова, который вошел в палатку и принялся перчаткой растирать щеку. Но когда увидел его, спросил:

— Как, допустили к стрельбам?

— Допустили.

— Пока не поздно, прошу вас, товарищ подполковник, отстраните Анисина. Найдите повод…

— А вы почему, Фролов, ушли?

— «Убитым» там делать нечего. А потом, как можно быть там и видеть, что ты в чьих-то руках просто игрушка! Не так, что ли? Теперь вы молчите. Спасибо, еще раз меня научили, но уж еще раз я свою спину не подставлю. Риск? Вот вам и риск. Вы, Александр Кириллович, как я и говорил, вскоре все это забудете, да и ни к чему оно вам, а нам здесь расхлебывать да расхлебывать придется. Лет пять вспоминать будут…

Назаров терпеливо ждал и не перебивал подчиненного. Иногда он только качал сокрушенно головой и позволял себе улыбнуться. Но это было только иногда, на самом же деле он еле сдерживал себя, чтобы не оборвать столь обидные и несправедливые суждения Фролова.

— Теперь я вижу, вы, Николай Яковлевич, не просто ошибались до сих пор, а вы придерживались своей линии. И это страшно. Я уже говорил вам — во всем есть риск. Вы не хотите рисковать, боитесь рисковать, а я буду. И не потому, что смелый. Потому что я против таких, как вы, — заговорил Александр Кириллович. — Жаль, что говорю я это только вам, а хотелось бы сказать на собрании коммунистов, и я имел в виду такую мысль после сегодняшнего случая. Но вы опередили, как говорится, события, теперь, что ж, все уж до конца и выслушайте. А дело в том, Николай Яковлевич, что такие, как вы, опасны тем, что живут среди людей, а людей будто бы и не видят. Они поверх голов смотрят и на две половины их делят: хорошие и плохие. А рассуждают приблизительно так: хорошо солдат служит, все знает, все выполняет, значит, мой. Похуже — с ним повозиться да поработать надо, — нет, не мой. Я такому лучше отличную биографию сочиню, только возьмите у меня. Или, скажем, солдат ушел в самоволку. Каждый об этом доложит? Как бы не так. И все это ради того, чтоб самому жилось спокойнее да поменьше было неприятностей. А я, Фролов, не по этой мерке живу. С войны взял за правило — верить в человека. Партия верит в народ, народ в партию. И победили. А наша задача — верить в каждого. Потому что в каждом есть свое «я», своя искорка, которая может разгореться или погаснуть. Погаснет, тяжко тому человеку будет. Так я рассуждаю, Фролов. А теперь насчет Анисина. Вот, видите, сопротивление? Я его Анисину перед всем строем вручу. Пусть на память сохранит, — подержал в руке, затем передал Фролову зелененький столбик сопротивления. — И знаете почему? Анисин сегодня превзошел себя. На этой станции, оказывается, после капитального ремонта никто не работал, а когда проверяли, недосмотрели, что номиналы сопротивлений перепутаны. Да и кто мог подумать! Нет, тут нужно особое чутье. Анисин будет ракетчиком. А вот вы, Фролов, своим поведением могли бы и сорвать человека. Кричать мы мастера, а на помощь прийти не каждый сможет. Но об этом поговорим на партсобрании… Идемте ужинать, стрельбы и в ночь могут назначить…

Утром за тридцать минут до подъема дивизион подняли по тревоге. Лейтенант Анисин в числе первых влетел в кабину. Фыркнул и заработал дизель. Солдаты стартовой батареи установили ракету и притаились в укрытии. Антенны шарили по черному небу. Экраны вспыхивали от помех. Со стороны казалось, что они вот-вот станут белыми. Операторы и старший лейтенант Обручев искали цель. Но ее пока никто не видел. А, может, ее и не было. Но могла она вынырнуть в любой миг и тут же скрыться в помехах, точно иголка в стогу сена.

— Есть цель!

— Азимут… — давали отсчеты операторы.

Обручев не спускал глаз с экрана. И вдруг срыв: цель будто провалилась. Назаров понял, что тут не обошлось без маневра, и если не перехватит ее Обручев, она уйдет безнаказанно. Догадка его была только частью прогноза, все остальное завершил Обручев. Где-то на самом срезе экрана он уловил едва заметную точку. Она уходила все ниже и ниже. И Обручев выдохнул:

— Пуск!

За кабиной раздался грохот. Лизнув пламенем морозный воздух, ракета вскоре превратилась в точку, а там, где она встретилась с целью, вспыхнуло зарницей темное небо.

Полковник Николай Васильевич Давыдов вошел в комнату и стал у порога: перед ним, словно близнецы, стояли чемоданы.

Из кухни вышла жена, Вера Петровна.

— Что, сдал часть? — спросила она и добавила: — Может, на новом месте спокойнее будет.

Николай Васильевич сел на диван, думая: «Рисуется, безразличной показаться хочет», — но тут же встал и заходил из угла в угол.

…Он вспомнил, как в свое время принимал это хозяйство. Вспомнил, как тогда не хотелось, расставаться с дивизионом и людьми, с уже обжитыми местами и теми успехами, во имя которых он не жалел себя. В дивизионе он имел авторитет, уважение и чувствовал себя человеком на своем месте. Последнее, между прочим, для него значило многое, если не самое главное.

Два осенних месяца ушло на наведение внешнего порядка, солдаты отводили болотную воду, делали укрытия для машин и несли боевое дежурство. То была жаркая пора в жизни Николая Васильевича. Он не замечал дней. Утренние зори наступали медленно, вечерние приходили быстро.

А теперь вспоминал это прошлое. В комнате ему не сиделось. Он вышел на крыльцо. И будто впервые увидел чистую короткую улицу. В палисадниках вытянулись до самых крыш тополя, а к верандам тянулись узкие, с отбеленными обочинами асфальтовые дорожки. По здешним дождливым местам они были необходимостью.

Асфальт в те дни достать было трудно. Но он достал. И тогда к нему пришли женщины с благодарностью, а он расчувствовался, пообещал построить к лету детскую площадку, овощной ларек и выделить для поездки в город автобус. Потом спохватился, что наобещал слишком много, но слово пришлось сдержать. Жены офицеров стали приглашать его на заседания женсовета. Он, в свою очередь, посоветовал им создать самодеятельность к октябрьским праздникам.

Вера Петровна работала в соседнем селе учительницей. Она решила, что солдаты должны взять над школой шефство.

— Надо подумать, — заикнулся было Николай Васильевич, но жена пригрозила пойти в партком, и он согласился.

…У магазина, прыгая через кювет, играли в ожидании мамаш ребятишки. Выскочивший из штаба дежурный, капитан, командир одного из подразделений на ходу одернул гимнастерку, весь вытянулся, пошел навстречу строевым шагом.

— Товарищ полковник, — щелкнул он каблуками и вскинул к козырьку фуражки большую красную ладонь…