Владимир Пищулин - Зарницы над полигоном

— Сегодня туда идти поздно. Музей ничего. Для такого поселка просто здорово. А может, пойдем вместе? — он взглядом показал на солдата, идущего с тремя девушками. — Как раз лишняя. Хорошая девушка.

— Меня есть кому ждать, — сознался Карпов.

— Любовь?.. Сдаюсь, сдаюсь.

Карпов сидел на скамейке и смотрел на все, что происходило вокруг. Но тут прямо на него выскочил из темноты Лисин. Он вдруг попятился назад, его лицо вытянулось и наконец испуг сменила подобострастная, заискивающая улыбка. Лисин как-то боком подошел к Николаю, взял его под руку, торопливо заговорил:

— Ты вот что, на меня не сердись, человек я, понимаешь, горяч. Наговорю, наговорю, а потом сам страдаю. К чему я тогда разговор про книжки затеял и сам не пойму. Читай ты все что хочешь! Конечно, меня задело другое, я тебе желал добра, помнишь, тогда на веранде насчет Шишмарева? Но ты, вижу, этого не оценил и меня не понял. Да и ладно. Но в другом мы должны понять друг друга, как солдат солдата. Чего тут говорить, на одной кровати, можно сказать, спим. Правда же?

— Конечно, — пожал плечами Карпов.

— А теперь ты посуди по себе, служишь тут каких-нибудь два-три месяца, а уже потянуло в клуб…

Карпов хотел возразить и объяснить ему, что пошел он в увольнение ради того, что хотелось посмотреть, как тут люди живут, что есть интересного в этих краях. Но Лисин перебил его.

— Понимаю, понимаю. Кому только не хочется хотя бы одним глазком посмотреть на людей, на всю эту жизнь… Обидно, одни танцуют, веселятся, а тут Шишмареву не угодил, и вот… Не хочу даже говорить об этом. Хочешь, пойдем вместе. Тут рядом общежитие…

— Ты в самоволке? — спросил Карпов.

— Это не столь важно. Но уговор: ты не видел меня, я не встречал тебя. В общем, рассчитываю на твою порядочность. Все. Лечу.

Выгоревшая гимнастерка Лисина скрылась в кустах, а Николай, оставшись один, не знал, что делать. Он чувствовал свою причастность к чему-то дурному и нехорошему, будто бы его обвели вокруг пальца и выставили за дверь чужого дома.

«Лисин, конечно же, в самоволке, — подумал Николай. — С ним никто меня не видел. Но почему я должен молчать? Почему должен идти против своей совести? Как же так, я присягал, давал слово… И не остановил Лисина…»

Николай хорошо присмотрелся к темноте и видел все, что происходило рядом, у клуба. Вот дружинники вывели под руки какого-то парня, подскочил прямо к веранде мотоцикл, кто-то из военных взбежал по ее ступенькам. Через минуту этот военный вновь вышел и только теперь Карпов узнал в нем сержанта Шишмарева. Подошел к нему, отдал честь.

— Что же вы здесь, не на танцах? — спросил сержант.

— Случилось что-нибудь? — в свою очередь задал вопрос Карпов.

— Лисин ушел в самоволку. Вы его не видели?

— Он только что был здесь. Пошел в какое-то общежитие.

— Так и знал. Идемте вместе.

Общежитие располагалось на краю поселка в двухэтажном кирпичном здании. Весь дом будто вымер. Лишь два угловых окна светились голубым светом. Кто-то бренчал на гитаре.

— Он здесь, — сказал Шишмарев и постучал в дверь. В квартире засуетились, смолкла гитара. Наконец открылась дверь. На пороге стояла с завитыми короткими волосами девушка. Она явно волновалась. И заговорила притворно-ласковым голосом.

— Клавочка, иди встречать гостей. Ну что же вы, проходите, проходите.

Шишмарев осмотрел девушку и в тон ей ласково сказал:

— Здравствуйте, девчата!

— Здравствуйте, здравствуйте, ну что же вы стесняетесь. Музыка у нас есть. — Девушка пыталась изобразить на своем круглом лице и радость, и почтение к гостям.

— Вот что, девушки, Лисин у вас? — спросил вдруг строго Шишмарев и повел глазами по вешалке.

— Лисин? Кто такой Лисин?

— Ну что ты в самом деле людям голову морочишь, — вышла высокая и черноглазая девушка, — Ищут его, значит, надо. Выходи! — крикнула она в другую комнату. Лисин увидел в дверях сержанта вместе с Карповым, осуждающе посмотрел на него и направился к выходу.

В обваловке, где стояла ракета, было душно, как в бане. Изредка сюда забегал горячий ветерок, поднимал на дороге бурунчики пыли, шаловливо пробегал у ног Карпова и, обессилев, затихал в горячей воронке капонира. Трава тут почти вся выгорела, а та, что осталась, высохла и шуршала под ногами, точно бумага. Ракета и пусковая установка накалились, брызни на них водой и они, наверное, зашипят.

Лисин изнывал от жары, ничего ему не хотелось делать, опускались руки, все его раздражало, выводило из себя. Он, расстегнувшись, сидел в тенечке, пытался лежать, но ничто в этой духоте ему не помогало. Тогда, чтобы хоть как-то убить время, он решил проверить все, что сделал Карпов.

Целый час до этого Карпов молчаливо, забыв обо всем, возился у пусковой установки. На лице его было такое выражение, какое бывает только у людей сосредоточенных, увлеченных работой.

Лисин осматривал установку, замечал, что лучше этой работы он никогда не видел. Карпов забирался туда, куда он сам никогда не заглядывал, а смазку он наносил как-то по-своему, тоненькой кисточкой, точно писал легкий весенний пейзаж. И все же в одном месте Лисин заметил недостаток, посмотрел на Карпова и подозвал его к себе пальцем. Николай с банкой и тонкой заструганной палочкой в руке подошел к Лисину.

— Это ты видишь? — спросил Лисин и тут же ковырнул пальцем смазку. — В инструкции как сказано?

— Читал, знаю… металл горячий, получаются подтеки.

— Ты мне брось голову морочить. Вот тут, где нужно, тебя нету. Работать нужно, понял. Это тебе не самовольщиков искать! — повернувшись спиной к Карпову, сказал Лисин, но сказал так, будто бы последние слова не относились к делу.

— Я никого не искал, — ответил Карпов. — Ты виноват сам. Об этом тебе сказали и на комсомольском собрании.

— Для тебя, вижу, не существует солдатской дружбы…

— Это как ее понимать.

— А вот так и понимай!

— Вот что, Лисин, думал я, у тебя есть совесть. А выходит… На вот банку, концы, становись и работай.

Лисин от удивления округлил глаза, что ты, мол, парень, с луны свалился. Ты думаешь, кому это говоришь! И он рассмеялся, даже схватился за живот, присел на траву.

— Да ты что?

— Что же ты… что же ты, Карпов, если не подчинюсь тебе, не возьмусь за банку, опять побежишь к сержанту? — спрашивал Лисин сквозь смех, вытирая глаза платком, будто у него действительно были слезы.

— Да! Доложу сержанту. Честное комсомольское. На бюро вместе пойдем, — говорил Карпов в тон ему, ставя перед Лисиным банку со смазкой. Тот вскочил, но тут же за капониром услышал чьи-то голоса и смех, блеснул на Карпова глазами и направился к установке.

В капонир вошли сержант Шишмарев, рядовой Балябин и редактор сатирической газеты «Шприц», широкоскулый, с вечной улыбкой на лице рядовой Абдурахманов. Все «прожектористы».