Мирмухсин Мирсаидов - Молнии в ночи [Авторский сборник]

— Знаю я эти браслеты, сынок. Они достались Назире от ее матери, покойной Мастурахон. Все-то ее богатство… И как это девочка решилась расстаться с ними?.. Сынок, надо вернуть их Назире.

Но когда на другой день Шахриниса-хола принесла Назире браслеты, у той от обиды побелели губы. Чуть не плача она сказала:

— Мама! Как вам не стыдно? Зачем мне золото? Пусть пойдет на доброе дело.

Они обнялись. Шахриниса-хола, вернувшись домой, отдала браслеты сыну:

— Не взяла — да буду я ее жертвой! Какое же у нее доброе сердце. Ты, сынок, поговори с Миръякубом — он-то, небось, знает, кому там надо позолотить ручку… Ох, может, аллах и сжалится над несчастным, избавит его от мучений!..

Вечером оба брата и Шахриниса-хола долго обсуждали, через кого добиваться освобождения Мирхайдара.

— Думаю, лучше всего поговорить с Насриддинбеком-ака, — солидно произнес Миръякуб. — Он не откажется от такого подарка.

— А, может, сперва посоветуемся с Камбарали и Тухтамурадом? — предложил Мирсаид. — Послушаем, что они скажут?

— Они мастера поднимать галдеж! — с пренебрежением бросил Миръякуб. — Шумели, шумели, а отец до сих пор в зиндане. Нет, раз у нас в руках золото — нам нет нужды ни в чьих советах. Золото — отец и мать всему на свете.

Мирсаид рассердился.

— Не смей так говорить о наших друзьях! Они за отца под сабли пошли. Тебя бы посадили — никто бы о тебе и не вспомнил…

— Сынок, сынок!.. — Шахриниса-хола дернула его за рубаху. — Раскипятился! Лучше подумаем, что с браслетами-то делать?

— А что тут думать? — самоуверенно заявил Миръякуб. — Давайте их мне, я пойду к Насриддинбеку, и он выпустит отца из зиндана. Самого-то бека нет — уехал в Чимкент.

— Ладно. Бери! — согласился, наконец, Мирсаид; вид у него, однако, был угрюмый. — Только действуй с умом. Вещь-то дорогая. И гляди: если твой Насриддинбек попробует нас провести — пусть я сяду в яму к отцу, но этому жулику не поздоровится! Кишки из него выпущу. Так и знай.

Старый шорник целыми днями брюзжал, все было не по нему, и почему-то он считал виноватым в своей болезни Абдувахаба Шаши. Лежа с лихорадочно горящими глазами, он ворчал:

— Раньше-то я мог и сидеть, и вставать… А как вы тут появились, так силы меня покинули, лежу и лежу…

— Я-то при чем, ата? — примирительно улыбался Шаши. — Если бы это от меня зависело, я бы не оставался здесь ни минуты!

Мирхайдар тронул Абдувахаба за локоть:

— Не принимайте его слов близко к сердцу, мулла-ака, — и шепотом добавил, — болезнь совсем помутила его разум…

А старик все бормотал, обращаясь к Абдувахабу:

— Все для вас плохи! Вы хулите его величество Худоярхана, в своих богопротивных речах оскорбляете самого пророка Мухаммеда! Может, вы домулла из евреев?

Абдувахаб только развел руками:

— Боже, что он говорит, этот несчастный!..

Гончар, сделав предостерегающий знак, подсел к старику:

— Лежите спокойно, ата… Вам нельзя волноваться.

Но старик разошелся:

— Глаза б мои не видели этого богохульника! Гончар, скажите Байтевату, пусть уберет его от нас. Как нам славно было вдвоем… А теперь вы целыми днями шушукаетесь, жужжите, как пчелы! Вы в зиндане, а не у себя дома.

Мирхайдар и Абдувахаб во всем шли навстречу старику. Чтобы не раздражать его, они часами молчали, возясь с зубочистками, и лишь когда он засыпал — переговаривались тихим шепотом. Мирхайдар попросил Байтевата передать домашним, чтобы они принесли немного тутовых ягод: гончар знал, что это любимое лакомство старого шорника. Тот чуть не каждый день справлялся, не поспели ли ягоды тутовника, расхваливал их на все лады, уверял даже, что их любил сам пророк Мухаммед и его сподвижники. Спустя несколько дней Байтеват спустил в яму лаган с тутовыми ягодами — у него хватило совести не взять себе ни одной. Старый шорник обрадовался угощению, как ребенок. Он возносил хвалу богу, молился за семью гончара. Повеселел, приободрился и настолько смягчился духом, что даже попросил прощения у Абдувахаба за все свои недобрые слова.

Однако, через неделю недуг дал себя знать с новой силой — старик, хрипя, корчился на своем тряпье, на губах у него розовела пена, — вскоре он, не приходя в себя, скончался.

Мирхайдар и Абдувахаб обмыли покойника, подвязали ему платком подбородок, завернули в ветхий халат… Они свершили над ним похоронный обряд, а утром тюремщики на веревках вытащили тело старика наверх.

В течение нескольких дней узники читали поминальные молитвы, они забыли об оскорблениях, которыми порой осыпал их старик, ничего не было в их сердцах, кроме скорби и жалости к этому бедняге, даже в зиндане молившемуся за Худоярхана! Он был мертв еще при жизни — слепой и покорный судьбе…

Мрачные мысли и чувства овладели узниками. Однажды Мирхайдар спросил:

— Как вы думаете, мулла-ака, выберемся мы когда-нибудь из этой ямы, или так и сгнием здесь, как старый шорник?..

— Друг мой, никогда не теряйте надежды! — сказал Шаши. — Надежда — луч в кромешной тьме. Мы с вами, как два зерна: пробьем землю, дадим ростки, одарим людей хлебом насущным… Я верю — палачам не удастся сгноить нас заживо, мы вырвемся на свободу, к солнцу, к людям!.. — Он задумался. — Одного я никак в толк не возьму. Ну, почему меня сюда упрятали — понятно: сильным мира сего не по нраву пришлись мои мысли о развитии просвещения в нашем крае, о дружбе с великим северным государством. Молчать же я не мог. Если бы даже мое тело разорвали на сорок кусков, я бы не отрекся от своих идей. Я сын своего народа, уста, и готов на любые жертвы ради его блага. Ну, а в чем ваша-то вина перед беком?.. Таких, как вы, простых тружеников, мужественных, честных, прямодушных, — несчетное множество. Уж тогда весь наш народ надо посадить в зиндан. Впрочем… для народа ханство и так — огромный зиндан:

— Мулла-ака, а Россия сильная?

— Это великая, могучая держава. Там такие чудесные города, какие вам и во сне не снились. Фетербур, Москов, Фсков…

Долго еще рассказывал Шаши гончару о России, пока не пришло время спать.

А утром наверху поднялся переполох — гремели кандалы, слышались суматошные голоса, тюремщики бегали взад и вперед.

Абдувахаб и Мирхайдар напряженно-вопросительно смотрели друг на друга.

— Как вы думаете, мулла-ака, что там стряслось?..

Абдувахаб Шаши, глянув вверх, пожал плечами:

— Ума не приложу!.. Вот уж с неделю в тюрьме неспокойно, — он пожевал кончики усов, наморщил лоб, левая его бровь подпрыгнула. — Ну-ка, пошевелим мозгами… Когда меня арестовали, наши войска под Ак-мечетью потерпели поражение и откатились назад. Так… Хан приказал Алимкулибеку задержать неприятеля в Туркестане, не пускать его дальше. По моим сведениям, такой же приказ получил и казахский бек Султан Садык. Но приказы приказами… Может быть, бои идут уже под Ташкентом?