Мирмухсин Мирсаидов - Молнии в ночи [Авторский сборник]

Когда к ней зашла Фарида, Халниса-хола, испытующе глянув на нее поверх очков, нерешительно сказала:

— Фаридахон, доченька… Если я приглашу тебя на одну свадьбу — пойдешь со мной?

У Фариды задорно сверкнули глаза:

— А почему же не пойти? Спасибо. А когда свадьба? Хорошо бы в воскресенье.

Халниса-хола просияла:

— Свадьба-то как раз в воскресенье! Значит, согласна? — она замялась. — Только надень платье с длинными рукавами.

— Понимаю, — задумчиво произнесла Фарида. — Мы идем на мусульманскую свадьбу?

— Мусульманская — не мусульманская, какая разница! — рассердилась Халниса-хола. — Там будет много старых людей, они привыкли, чтобы девушки одевались скромно… Можешь ты их уважить?

— Да разве я возражаю? — мягко промолвила Фарида. — Как скажете, так и оденусь.

Халниса-хола проворчала что-то, уже миролюбивей; подумав, сказала:

— Хорошо бы платье из атласа. Найдется у тебя?

— Есть одно, да не для такой свадьбы.

— Идем-ка. Поищем у меня в сундуке.

Халниса-хола провела Фариду в большую комнату, открыла заветный сундук, в котором хранилась одежда. И поймала себя на том, что девушка эта стала ей как родная. Они уже держались друг с другом, как свекровь и невестка.

Приняв и приглашение на свадьбу, и все ее условия, Фарида совсем покорила сердце старой женщины.

Одному лишь дивилась про себя Халниса-хола: как мог такой ангел полюбить ее беспутного сына?..

Сама Фарида не спрашивала себя: за что она полюбила Алиджана. Любила и все тут: сердцу не прикажешь! Девушке были известны все его похождения, порой становилось мучительно стыдно за него… Но чаще она испытывала не стыд, а боль и тревогу: что же он делает с собой? Ведь он не такой, каким его считает вся махалля! Когда они вдвоем, он и добрый, и умный, и смирный. И вот это — настоящее в нем, а все дурное — от избалованности и несдержанности. Он вспыльчив, своенравен, но он и сильный, благородный, храбрый!

Фариде никогда не забыть случая, после которого Алиджан, слывший драчуном и лоботрясом, предстал перед ней в новом свете, завоевав ее уважение и любовь.

Было это зимой, а зима тогда выдалась ярая, снежная. Снег валил и валил несколько дней подряд, пышно лег на крыши, дувалы, занес дороги. Ветви деревьев гнулись под его тяжестью, во дворах, вдоль тротуаров выросли огромные сугробы. Снег хрустел под ногами, в иных местах его намело по колено. Небо ненадолго прояснилось, а потом снова затянулось какой-то грязно-желтой мутью, снова на город посыпалась снежная крупа. И ударили морозы. По улицам метался пронизывающе-студеный ветер, колол лицо, щипал уши. Снег на улицах затвердел, лошади и верблюды медленно, осторожно переступали ногами, из ноздрей у них вырывались клубы пара. Колеса тяжелых грузовиков приходилось обматывать цепями, и все равно они буксовали. Стоило прохожему остановиться хоть на миг, как у него коченели ноги. Горожане не ходили, а трусили торопливой рысцой. Холодно, туманно, неуютно… Старики вспоминали, что такая же лютая зима была лет тридцать назад. Говорили также, что небывало жаркое лето уже предвещало и небывало суровую зиму.

Холод загнал стариков в теплые комнаты, да и люди помоложе старались не высовывать носа из дому. Лишь неугомонным ребятишкам нипочем были ни мороз, ни ветер. Их трудно было загнать домой. От веселой возни — в снегу, на ветру — их щеки алели, как спелые гранаты. Зима, заковавшая в лед ручьи и арыки, выстудившая жаркие печи, заставившая прохожих ежиться и дрожать от холода, скрывшая солнце за сплошной белой пеленой, оказалась бессильной перед непоседливой ребятней. Кипевшая в ребятах энергия, негасимый пыл маленьких сердец, чудилось, могли растопить снег и лед, отогреть студеный воздух.

На одной из улиц, выходивших к реке, дети с утра дотемна катались на санках. Под вечер они начали расходиться по домам. Лишь крохотная девчушка в синей шубке задержалась — она так долго и с таким нетерпением ждала, когда же ей можно будет вдоволь покататься с ледяной горки, и вот, наконец, горка вся в ее распоряжении. Девчушка ложилась на санки животом, и сани мчались вниз и скользили по берегу, вдоль извилистой речки. А потом девочка снова втаскивала санки на горку, и опять — вниз, к реке… Девчушка намерзлась и проголодалась, но слишком уж велико было наслаждение — пользуясь тем, что никто не мешает, снова и снова лететь на санях вниз, и у самой реки, раскинув руки, как ласточка крылья, круто сворачивать в сторону.

Темнело… На улице и на мосту стало совсем безлюдно, лишь изредка пробегал запоздалый прохожий, прикрывая варежками нос и щеки…

Девчушка взбежала на горку, легла на санки, ринулась вниз — и вдруг пропала из виду. Прошла минута, другая — девочка все не появлялась… На улице было тихо, пустынно — никто и не заметил ее внезапного исчезновения.

На балкон трехэтажного дома, выходившего окнами на речку, вышла женщина в пуховом платке, осмотрелась — и обмерла: она увидела, как человек, который медленно, чтобы не поскользнуться, переходил через мост, неожиданно остановился, как вкопанный, швырнул в снег корзину и, даже не сняв ватника, перемахнул перила и прыгнул в реку. Женщину кинуло в дрожь. Спятил он, что ли? Может, с собой решил покончить?.. Опомнившись, она ворвалась в комнату и, дрожа и запинаясь, рассказала о происшедшем сыну. Тот, недолго думая, накинул на себя пальто, рванулся к двери. Женщина попыталась было удержать сына, — если кто надумал утопиться, того не спасти! — но парень уже выбегал из квартиры, она только успела крикнуть вслед: «Осторожней!».

Прохожий, неожиданный поступок которого так ошеломил женщину в пуховом платке, в это время плыл саженками к девочке, беспомощно барахтавшейся среди льдин. Она вместе с санками сорвалась в речку и теперь еле удерживалась на воде. Ветер взвивал снег над рекой, вода была ледяная, и вся река — в осколках льда. Быстрое течение несло их вперед, сталкивало, разбивало… Плыть было трудно, намокшая, замерзшая одежда тянула вниз, а приходилось еще раздвигать ледяное крошево, и нужно было спешить — голова девочки то появлялась над водой и льдинами, то исчезала… Наконец, пловец добрался до тонущей девочки и, изловчившись, поймал ее за ногу, притянул к себе, обхватив одной рукой, так, чтобы голова оставалась над водой, поплыл к берегу. То и дело и девочка, и ее спаситель погружались в воду. Потом снова выныривали. Человек крепко держал девочку за воротник шубки, а тело ее становилось все тяжелей, совсем обмякло, она судорожно открывала рот — как рыба, выброшенная на сушу… Человек никак не мог выбраться на берег — мешала плотная ледяная кромка. Ее края были острые, как стекло: ухватишься за них — и кажется, будто схватился за клинок кинжала… Плывя с девочкой вдоль берега, человек, наконец, приметил свесившийся к воде корень карагача; уцепившись за него, нащупал ногой дно, встал, поднял девочку высоко над водой… И услышал, как хрустит снег под чьими-то торопливыми шагами, — на берег прибежал парень, принял из рук пловца девочку. Тот совсем, видно, обессилел: держась за корень карагача, еле вскарабкался на берег… И оба заспешили к дому. Человек, спасший девочку, был высокого роста, богатырской стати, но бежал тяжело, спотыкаясь и падая. С ватника стекали струйки воды, и пока он добежал до дома, ватник обледенел. У порога квартиры их встретила женщина в пуховом платке. Ни о чем не спрашивая, впустила в комнату сына с девочкой и незнакомца. Вместе с ними вошло еще несколько человек — случайных свидетелей происшедшего…