Мирмухсин Мирсаидов - Молнии в ночи [Авторский сборник]

— Работу?.. Какую еще работу?

— Хорошая работа. Доходная. — Буриходжа лицемерно закатил глаза. — Бездельники, говорят, неугодны и аллаху. — И поторопил Алиджана: — Вставай, пошли.

— Куда?

— Расскажу по дороге. Жалованье — семьсот рубликов. Ну, что же ты сидишь?

Алиджан вопросительно взглянул на мать, та только вздохнула:

— Сын обязан слушаться отца. Раз тебе говорят: иди — надо идти, а не допытываться, куда да зачем.

Алиджан с явной неохотой надел ботинки и отправился вместе с отчимом в город.

Некоторое время они шли молча: Буриходжа чуть впереди, с заложенными за спину руками, Алиджан — за ним. Когда миновали чайхану Таджибая, Буриходжа почему-то вздохнул и вознес хвалу богу. Потом, не оглядываясь на Алиджана, но так, чтобы тот слышал, принялся рассуждать о том, что, мол, деньги — всему начало, обеспеченный человек не пропадет ни на том, ни на этом свете, будут деньги — будет все, что душе угодно. Алиджан слушал его рассеянно. Ему вдруг вспомнилось, как кто-то из родственников сказал о Буриходже: «У него рублевка рублевку родит». И зачем ему столько денег?.. Жадничает, скопидомничает, копит, копит, а ради чего? Или деньги для него вроде бога? Золотому-то тельцу он поклоняется усердней, чем своему аллаху!

Из тесной, сжатой с обеих сторон пышной зеленью садов улочки они вышли на просторную, мощеную улицу, а потом отчим повел Алиджана по узким, извилистым переулкам… Наконец, они добрались до старой медресе. Алиджан заглянул во двор через дувал, который мрачным полукружьем охватил здание медресе. Двор был безлюдный, какой-то пустынный, — это навевало тоску. Они вошли в ворота. Буриходжа открыл дверь худжры, одной из комнат медресе. Произнеся традиционное «Ассалям алейкум!», поздоровался за руку с узкобородым человеком в чалме, восседавшим на паласе в неуютном полумраке; подозвав Алиджана, представил его бородачу и сказал, обращаясь к человеку, стоявшему рядом:

— Вот, таксир, [35] Таксир — господин. мой сын. Он готов выполнять все, что вы прикажете, — и подтолкнул Алиджана. — Сынок, теперь Абдулмаджидхан-аглям [36] Аглям — знаток шариата. будет тебе заместо отца. Слушайся его. А уж бог вознаградит тебя за послушание.

Абдулмаджидхан важно кивнул. Алиджан, глядя на него, чуть не рассмеялся. Лицо у будущего «отца» было не из привлекательных; верхняя губа вздернута, нижняя отвисла, и оттого казалось, что он скалит зубы.

Буриходжа подобострастно продолжал:

— Таксир, научите моего сына совершать намаз, читать коран, а уж он для вас в лепешку расшибется. Да, вы уже решили — насчет жалованья и жилья?

— Не беспокойтесь, ходжа. Жить он будет в этой худжре, еще с двумя молодыми слугами. Надеюсь, останется доволен.

Но Алиджан уже сейчас мог бы заверить будущего наставника, что доволен он не будет. Поначалу его забавляла вся эта комедия — и отчим, все-таки не упустивший случая напомнить о деньгах, и оскаленные зубы Абдулмаджидхана, — но когда отчим ушел, оставив его в худжре, среди незнакомых, неприятных ему людей, парня охватили тоска и злость. Намаз, коран… На черта ему все это сдалось? Да и отчиму на все это наплевать, просто надумал пристроить сюда «сынка» мальчиком на побегушках. Нашли дурака! Лучше уж он пойдет на завод, если всем так нужно его «жалованье». Тоже, конечно, невелика радость — вкалывать вместе со всеми «трудягами», но уж там, по крайней мере, не так тоскливо и душно. Здесь же все отдавало какой-то спертостью, затхлостью…

Первый же день пребывания в медресе совсем доконал Алиджана: вот тоска-то зеленая!.. Он чувствовал себя пришибленным и одиноким.

На следующее утро он вышел на улицу, поторчал у ворот, глазея на прохожих, словно узник, вырвавшийся на свободу. Взгляд его задержался на сухощавом, пожилом человеке в очках, шедшем по противоположному тротуару. Тот тоже пристально посмотрел на Алиджана, замедлил шаг, а потом торопливо пересек улицу и приблизился к юноше:

— Алиджан!..

— Салам, Абдугани-ака, — почтительно сказал Алиджан.

— Что ты здесь делаешь?

— Я?.. — Алиджан замялся. — Просто так.

Абдугани-ака покосился на ворота, возле которых стоял Алиджан, понимающе усмехнулся:

— Ах, просто так? — он испытующе заглянул в глаза Алиджану. — И тебе не стыдно? Сколько лет я учил тебя, сколько сил на тебя истратил! Значит, все мои старания, все знания мои, все книги и учебники, которые ты прочел, — все впустую?.. Больно сознавать это. Мне недавно присвоили звание заслуженного учителя республики, — губы его скривились в иронической улыбке. — А я, выходит, никудышный учитель! Да, да, никудышный, если не смог сделать из тебя человека. Обидно… Обидно!

Алиджан готов был провалиться сквозь землю. Что он мог возразить старому учителю? На такие упреки отвечают не словами, а делом. Он стоял молча, понурясь… Абдугани-ака в горьком недоумении, покачал головой, и, даже не попрощавшись с Алиджаном, удалился прямой, негнущейся походкой. Алиджан совсем сник. Он уважал своего учителя, да и все ребята любили Абдугани-ака, как родного отца. Юноше тяжело было перенести его презрение… А Абдугани-ака, отойдя уже далеко, не выдержал и обернулся. Он увидел, как его нерадивый ученик шагает прочь от медресе.

Алиджан шел домой.

<���…>

<���…> заговорщицкие знаки. Это насторожило Алиджана — что они еще задумали?.. Он достал папиросу и закурил — было над чем поломать голову.

На землю опустились сумерки. Стрекотали кузнечики, прятавшиеся в траве, в трещинах дувалов. Над макушками высоких тополей бритвеннотонко сверкал серп молодого месяца. В арыке по-вечернему отчетливо журчала вода. Легкий ветерок колыхал листву деревьев — целый день они стыли в недвижном безмолвии, он словно оживил их. Повеяло вечерней прохладой…

Халниса-хола и Алиджан пили чай, сидя на супе.

— Сынок, — как-то нерешительно начала Халниса-хола. — Ты не слушай, что об отце говорят. Какой бы ни был, а он нам не чужой. Все-таки опора на черный-то день… Ты его слушайся, сынок.

Алиджан не понимал, куда клонит мать, но не прерывал ее, рассеянно прихлебывая чай, а она продолжала:

— Он говорит, ты уже взрослый, пора и о женитьбе подумать. — Алиджан вскинул на нее удивленный взгляд. — Слава богу, деньги у нас есть, выручила кое-что от продажи фруктов из нашего сада. Да и вещи кое-какие имеются — для невестки…

Разговор о свадьбе всегда волнует молодых! Алиджан закурил… Ведь и в самом деле, самая пора жениться. Он стал внимательней прислушиваться к словам матери.

— Слава аллаху, он дал мне сына, и я могу сосватать за него девушку, какая ему по душе. Нынче-то не прежние времена. — Халниса-хола хихикнула. — Помню, сосватали сыну нашего соседа, Мирсаида-гончара, дочку Абдукадыра, торговавшего халатами. Договорились о калыме, прошла помолвка — все честь честью… Невеста всем удалась: и лицом, и осанкой. Сыграли свадьбу. Жених прошел в угол, за полог, где сидела его суженая, поднял покрывало — да так и ахнул. Жена-то — рябая!.. Оказывается, сватам показали младшую дочь, красавицу, а помолвили сына гончара со старшей, рябой… Подумать только, как провели парня! Жених вышел из-за полога туча тучей: с ресниц снег падает! Слава богу, теперь никому не подсунут уродину, все на виду, на людях. Жених и невеста встречаются друг с другом и лишь потом идут за полог. Так-то оно и лучше. Без обмана.