Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— А бессилию никто на свете не подчиняется. Ничего, полковник: потом будете благодарить нас.

— А семья? Семья? Жена и двое детей, — бледнея, воскликнул Киш.

— Семью вашу переправим к партизанам в Чехословакию.

И Киш затосковал. Первые дни он походил на переярка волчонка, которого словили и посадили в клетку. Он беспрестанно кружился в блиндаже вокруг стола, ни с кем не разговаривал, не принимал пищу. За несколько дней похудел, оброс бородой и стал напоминать помешанного, бормоча одно и то же:

— Нейтралитет. Нейтралитет. Нейтралитет.

Однажды, связавшись с Громадиным по рации, Гуторин сообщил:

— «Нейтралитет» наш кружится, как белка в колесе: не ест, не спит. Что делать?

— Обломается, — успокоил Громадин. — О семье передайте: все устроено. Посылаю документы.

И только когда пришло письмо, удостоверяющее, что семья Киша переправлена к чехословацким партизанам и принята благополучно, Киш облегченно вздохнул и попросил, чтобы его побрили.

Потом ему давали ряд заданий. Он выполнял их. А однажды с партизанами отправился на разведку в Витебск и это выполнил блестяще.

— Посадили на якорь паренька, — сказал после этого Гуторин.

Получив новое задание от генерала, Киш сел за руль. Но он никак не мог забыть Татьяну, которая «выманила» его к партизанам, и поэтому, не видя ее в отряде, при встрече с новыми людьми, расспрашивал о ней. Вот и теперь, когда машина, переправившись через ряд заградительных пунктов, по дорогам, устланным поперек бревнами, выбралась на просторы, он повернулся к Николаю Кораблеву и заговорил на плохом русском языке:

— Где есть женщиноф… красифоф?

— Женщина? Красивая?

— Женщина-а-а. Красифоф.

— Это он, Николай Степанович, видно, про вашу жену, — вмешался Яня Резанов.

Николай Кораблев дрогнул и на немецком языке ответил:

— Никаких красивых женщин я не знаю. Займитесь внимательно своим делом. Скоро Бобруйск. Я притворюсь спящим, вы покажете солдатам пропуск.

Впереди завиднелся Бобруйск. На станции дымили паровозы, слышались гудки. Перед въездом же в город — шлагбаум, около него будка и солдаты.

Николай Кораблев прикинулся спящим, Сиволобов и Яня Резанов приготовили автоматы. Киш остановил машину. Вышел, потянулся и с презрением кинул солдатам, потрясая пропуском:

— Штаб. Господин полковник спит. Устал. Пропустить!

— А-а-а! Штабные. Валяйте, валяйте! — с таким же презрением ответил солдат, а пропустив машину, добавил, обращаясь к другому солдату: — Эти штабные! Их не трогай: жалят, как осы.

Бобруйск был забит танкистами, артиллеристами, пехотой. Все это — танки, артиллерия, танкисты, пехотинцы, — все было уже основательно потрепано, помято измучено. Солдаты сидели, лежали вдоль дороги, за кюветом, у домов, а дома тоже были переполнены: через открытые окна виднелись спины, бока, головы; казалось, во всех домах шли заседания. На площади, в садике, стояли огороженные проволокой зенитки, вздернув в небо длинные стволы. При выезде из города тоже шлагбаум, но построен по-другому: надо было сначала проехать узкий, в виде буквы «г», коридор из бревен, потом сделать крутой поворот и тут нарваться на часовых. Но и эти часовые, как и первые, «штабистов» пропустили, свободно, кидая вдогонку:

— Их не трогай: осы!

Удивительно было то, что ни Николай Кораблев, ни Киш, ни Сиволобов, ни Яня Резанов — никто из них почти не волновался, когда машина встретилась с первыми часовыми. Но вот мост. Он могуче уперся цементными быками в дно реки. Метров за тридцать от него пулеметные гнезда. Рядом два понтонных моста. На берегу танки, зарытые в землю. Они то и дело поводят сизыми хоботами. Всюду виднеются замаскированные зенитки. По всем трем мостам беспрестанно двигаются автомашины, загруженные солдатами, снарядами, танки, пушки. Поток непрерывный, кажется — всесокрушающий.

«Да, сунься сюда — дивизию уложат», — подумал Николай Кораблев.

«В огонь попали», — мелькнуло даже у Яни Резанова.

Киш перепуганно решил:

«В случае чего — сдамся, скажу: «Меня они выкрали».

Сиволобов, крепко сжимая автомат, с тревогой смотрел на весь этот скрипящий, орущий поток, а Николай Кораблев, выйдя из машины, почувствовал, как у него онемели ноги: они не шагают, а тычутся, будто деревянные. Но тут же напряжением силы воли он весь встряхнулся и, выхватив из кобуры парабеллум, крикнул на часовых:

— Приказываю именем фюрера прекратить движение! Кто придумал такое безобразие? Все города, все села, все дороги забиты трусами этими, — он ткнул парабеллумом в движущийся поток машин, пушек, танков.

Офицер и три солдата сорвались с места, кинулись, виляя между машинами, танками и пушками, на ту сторону моста. Видя, как от окрика Николая Кораблева побежали офицер и солдаты, Яня Резанов и Сиволобов тоже приободрились, открыли дверцы, высунули автоматы.

И вдруг на той стороне поднялся галдеж, потом раздались выстрелы, и тут же, прорвавшись через часовых, на мост выскочил полковник. Размахивая руками, позеленевший, брызгая слюной, он наскочил на Николая Кораблева, закричал:

— Это измена! — и выхватил пистолет.

— Именем фюрера! — и Николай Кораблев выстрелил ему в лицо.

Все пошло по-иному: поток оборвался на всех трех мостах. Но эти минуты показались томительно страшными: теперь пугала вот эта тишина, которая установилась, как только поток оборвался. Будто кто-то могучий перерубил его на две части: одна осталась по эту сторону, а другая, окутываясь пылью, скрылась где-то вдали по шоссе. Николай Кораблев в замешательстве некоторое время не знал, что делать, затем приказал зенитчикам направить зенитки на мост:

— Стереть, если двинутся. Эти трусы хотят утопить империю. Ни при каких обстоятельствах до моего особого распоряжения не пропускать. А полковника уберите. Я сейчас за ним пришлю, и в штабе мы посмотрим, кто он такой, — с этими словами он сел рядом с Кишем, и машина, круто развернувшись, помчалась на Бобруйск.

Отъехав километров пять, Николай Кораблев вздохнул так, будто легкие до этого были стянуты чем-то тугим, и посмотрел на ту сторону реки. Там впритирку стояли грузовые, легковые машины, танки, пушки, автобусы. Вдруг из-за леса выплыли штурмовики. Зенитчики, сосредоточенные на том, чтобы никого не пропускать через мост, видимо растерялись и не успели дать залп. Самолеты почти на бреющем полете сбросили на мост бомбы — и он грохнулся.

— Вот так-то! — не без гордости проговорил Николай Кораблев, затем приказал Кишу: — Стремительно домой. Нам только бы пробиться через Бобруйск.

Играла предвесенняя сиверка, одна из тех, из последних — злых и свирепых. Она вырывалась со стороны, белесо рассыпалась под ногами и, собравшись, снова неслась в непроглядную тьму.