Виктор Логинов - К отцу [сборник]

— Про кого ты говоришь? — спросила Маняша, не скрывая недоумения. — Кто помер?

— Да Пашка ж, Пашка Кривобо-о-окова! Отпевать повезли, а я бегом к тебе: знаешь ли?

«Вон оно что!» — подумала Маняша.

На «утильке» почему-то все считали, что Пашка ее первая подружка. То есть Маняша знала, почему сложилось такое мнение: сама Пашка распространяла слух, что еще во время войны они жили душа в душу. То, что они были давно знакомы, Маняша и сама не скрывала, да и зачем было это скрывать, но о дружбе между ними и речи быть не могло, потому что Маняша слишком хорошо знала Пашкино прошлое и еще не забыла, как Пашка издевалась над нею в то лето… Тогда Пашка словно нарочно и, конечно, не к месту поминала Василия всякий раз при встрече, нехорошо подмигивала, намекала разное, хотя Маняша и без нее все знала и ей было больно слышать коварные слова про своего законного мужа от женщины непутевой, гулящей. Нет, не могла быть Пашка ее подружкой, хотя на «утильке» и считали, что они вроде бы дружат.

И вот, значит, Пашка, Павла Александровна Кривобокова, отдала богу душу. Померла бывшая раскрасавица, так легко обольщавшая чужих мужиков. Весть об этом Маняшу, конечно, не обрадовала, но и особой печали тоже не вызвала. Пожалуй, она больше опечалилась бы, узнав, например, что помер дядя Лукьян, хотя Родимушка и Пашка Кривобокова были, как говорится, два сапога пара. И все-таки Лукьян Санаткин был чем-то ближе, тем хотя бы, что не гнался за богатством и не наживался на людской беде, как делала это в трудную военную годину Пашка Кривобокова. Да, дядя Лукьян, этот докучливый сосед и земляк с его враньем, с придуманными им самим прошлыми заслугами, с разными его увертками и выдумками, но и с его бескорыстностью был дороже Маняше, чем женщина, которая в войну подкармливала ее детей. Те куски детишки поедали без угрызений совести, зато у Маняши эти Пашкины подаяния в горле застревали.

— В церкву отпевать повезли, — повторила Пелагея Подхомутникова, должно быть посчитав, что молчит Маняша по причине внезапного потрясения. — Собирайся, а то опозда-аешь.

Зачем собираться? Куда она могла опоздать?..

Но Пелагея глядела на нее с понятливым состраданием, и Маняша догадалась наконец, что своим бесстрастием она в первую очередь обидит эту женщину. Но и притворяться ей тоже не хотелось, двоедушие тут было совсем ни к чему, и Маняша, закивав головой, сказала:

— Спасибо, спасибо, я сейчас… Спасибо, Пелагея!

Подхомутникова торопливо махнула рукой и побежала дальше. Кому-то еще нужно было сказать о смерти Пашки Кривобоковой. А Маняша закрыла окно и присела на диванчик, соображая, как ей поступить в этом положении.

Видно, надо было сходить.

У Маняши с Пашкой Кривобоковой связана была большая часть жизни. Может быть, самые трудные дни переживала она с Пашкой почти бок о бок. И вот умерла Пашка, Павла Александровна. Маняша ее по старой привычке и в мыслях часто звала по имени-отчеству. Умерла вот…

Маняша вскочила, сбросила с себя домашний теплый халат, стала поспешно надевать новое шерстяное платье. Человек помер! Какой бы ни был, все равно… Надо проводить в последний путь.

Одеваясь впопыхах (до церкви еще надо бежать минут пятнадцать), Маняша старалась вспомнить, когда она последний раз видела Пашку. В этом году она ее ни разу не встречала, это точно, а в прошлом… И в прошлом… Маняша не вспомнила, встречалась ли с ней. Кто-то говорил, что болела Кривобокова. Будто у нее рак завелся. Эти разговоры Маняша слышала. А вот когда они в последний раз… Нет, так Маняша и не вспомнила. Выбежала, заперла дом. Калитку тоже надо было запереть. Заперла и калитку. Высчитала в уме, когда козу надо встречать. Ничего, время еще есть. Побежала вниз по тропе, к овражку, откуда был поворот на дорогу, ведущую к монастырю.

Навстречу Маняше поднимался дядя Лукьян. Он двигался осторожно, даже боязливо, словно опасаясь, что земля под ним провалится. Маняша подумала, что примерно так ходят по скользкому льду. У себя перед окном Родимушка передвигался смелее, хотя земля там была не крепче. Маняша раньше не замечала у дяди Лукьяна такой неуверенности. Сама она бегала не разбирая дороги: и под горку бегом, и в горку тоже бегом. А дядя Лукьян старше ее, может, только на два года, если не на год.

«Затронет сейчас!» — подумала Маняша.

И угадала: дядя Лукьян шутя растопырил руки.

— Стой, невеста! Куда спешишь? За билетами?

— За какими еще билетами? — спросила Маняша, порываясь проскочить мимо. — Что ты выдумал?

Не опуская рук, дядя Лукьян заступил дорогу. У него растянулись в ухмылке дряблые, с сединой вокруг, губы.

— Ну вот. Знаю я, — сказал он, хитро подмигивая, — лотерейные билеты побежала покупать. Чего же долгонько думала? Я плохих советов не даю. Твой сон к богатству, пра слово.

— Да отстань ты от меня, ну что пристал! — крикнула Маняша. — И не подумаю я твои билеты покупать. Сдались они мне!..

— Зря. Зря, Маняха. Купи десяток. Глядишь, и выиграешь. Вона у соседа моего как вышло. Знаешь? Купил сразу три билета, на два по рублю выпало, а на третий мотоцикл с люлькой. Пра слово. На мотоцикле будет ездить. Рази плохо?

— Так ты-то что не купил? — насмешливо спросила Маняша. — Или покупаешь, да все мимо.

Дядя Лукьян замотал головой.

— Не-е, Маняха, я не покупаю. Такая у меня установка: я против частной собственности. Она, проклятая, закабалит до смерти.

— А я, думаешь, за нее?

— Ну вот. Все за нее, Маняха. Как погляжу кругом, сердце кровью обливается. Рвут друг у друга. Дай побольше.

— Один ты, значит, против?

— Я лично против, — подтвердил дядя Лукьян. — Вона, гляди, какие у всех дома. Хоромы! А я живу скромно.

— Так это от лени. Ты смолоду не любил работать, дядя Лукьян. Не пахал, не сеял. Все разговоры тебя интересовали.

— Ну вот, — недовольно поморщился дядя Лукьян. Он уже опустил руки и посторонился. — Ты, невеста, не говори про то, что не знаешь. Пра слово.

— А ты меня тоже не учи, чего мне покупать, а чего нет.

— Зря, зря. Пожалеешь.

Но дядя Лукьян уже потерял интерес к лотерейным билетам и к мотоциклу.

— Вот, — сказал он, вытаскивая из кармана просторных сатиновых шаровар газеты. — Свежие номера. Каждый день покупаю. Моя страсть. Сейчас сяду, почитаю. На душе светлее станет. Правильно говорится: просвещение. Пра слово.

— Ну, ну, читай, освещайся, дядя Лукьян… Ой, да я-то что с тобой время трачу! — вскрикнула Маняша. — Мне же по такому делу надо!..

И она, забыв о Родимушке, кинулась вниз, в овражек, чтобы поворотить там направо, к дороге.

На всю жизнь запомнилось Маняше, как Пашка Кривобокова, изнемогая от смеха, приседала и хлопала себя ладошками по тугому подтянутому животу, а изо рта у нее высовывался красный и острый, как жало, язык.