Виктор Логинов - К отцу [сборник]

Маняша была в толпе, толкалась вместе со всеми, в шубейке да в вязаном платке. Когда народ стал расходиться, пошла и Маняша. Помнит: руку в карман шубейки сунула, укололась о что-то острое. Ощупала: кругленькое, немножко колется. Вытащила — глазам не поверила: колечко с камушком, золотое, камушек блестящий, граненый. Откуда?! Кто-то, значит, сунул ей в карман колечко?.. А кто?

Два дня боялась говорить Василию, мучилась, потом призналась. Тот усмехнулся со злостью:

— Подарочек чей-то? Чей?

Маняша божилась, что и знать не знает, сунула руку в карман, а там оно, колечко это. Может, кто по ошибке не в тот карман положил?..

— Ну да, как же! — издевался Василий, уязвленный. — Карманы перепутали!

— Так я его выброшу, — обиделась Маняша.

— Твое дело, тебе подарили.

Муж не верил, что колечко досталось Маняше по ошибке. Да и сама она сомневалась. Но кто мог сунуть? Тимоша? Так его в толпе не было, она искала Тимошу, даже спрашивала у Аришки. Нет, Тимоша не мог положить кольца, кто-то другой. А кто, так и осталось тайной. Маняша колечко, конечно, не носила, упрятала в банку, мало-помалу забыла о нем. Василий в драгоценностях тоже не разбирался, и он не напоминал.

Вот и вся история. А как ее рассказать Пашке? Ведь тоже не поверит.

И Маняша сказала после молчания:

— Как оно было, я уже и запамятовала. Дело прошлое, что об этом вспоминать.

— Не расскажешь? Понятное дело, — опять усмехнулась Пашка, отодвигаясь. — Так бы и сказала сразу. Ну, где взяла его, теперь уж не важно. — Она помолчала и спросила: — Но ты хоть знала, сколько оно стоило?

— Нет, не знала, Павла.

— Не знала? — придирчиво допытывалась Пашка.

— Не знала, правду говорю.

— Тогда ты прогадала, Маняша, — с опаской взглянув на нее, призналась Кривобокова. — Кольцо твое с настоящим бриллиантом. Цены ему не было! А ты за паршивый кусок хлеба такую драгоценность отдала.

— Ну и что же, — спокойно ответила Маняша. — Я знала, что ты все равно меня обманешь, и не жалела. Хлеб-то дорог был.

— Не жалела? А теперь?

— Теперь и подавно. Чего жалеть-то? Как оно мне досталось, так и ушло.

— Ну я… — хотела что-то сказать Пашка, но оборвала речь на полуслове. — У меня долго совесть неспокойной была, по правде сказать, — прибавила она минуту спустя. — Болела душа, что обманула тогда тебя. Все-таки зла ты мне не сделала, наоборот…

— Да, я зла не сделала, — подтвердила Маняша.

— А могла бы, — сказала Пашка.

— Я? Тебе? — удивилась Маняша.

— Ты, ты. Еще как могла бы!

— Не знаешь ты меня, Павла, не было и нет у меня такой моды.

— И в мыслях будто бы не держала? — допытывалась Пашка.

— Побожиться, что ли?

— А побожись, Маняша, побожись, все мне спокойнее будет.

Странный завела Пашка разговор. Не понимала ее Маняша. Ну что пристала? Смеха ради, что ли? Так нет вроде, серьезным было лицо у Пашки, без подвоха допытывалась.

— Да ей-богу! — искренне сказала Маняша. — Чтобы меня громом пришибло, если вру!

— А в бога ты веришь? — спросила Пашка.

Ну что она могла ей ответить? Маняша и сама не знала.

— Что молчишь? Я спрашиваю: бога ты признаешь?

— Когда как, Павла. Нужда приходит, так признаю.

— Верно, — усмехнулась Пашка, — и у меня такое бывает. Но я тебе честно скажу: побаивалась тогда за свою банку. Что тебе стоило присвоить или в милицию донести.

— Зря грешила, Павла.

— Вижу, что зря. Ты, наверное, обижаешься на меня за Василия? — спросила Пашка.

— Чего теперь обижаться…

— Так знай: чистая я перед тобой, не была с твоим Василием. Фенька-рыжая…

— Ну и бог с ней, чего теперь вспоминать…

— Бабы злопамятные насчет мужиков, Маняша. Я тебя уверяю за Василия, чтобы ты зла на меня не держала: напрасными будут твои подозрения. У меня с Матвеем Григорьевичем эти дела были, с Семеновым. Хороший был человек, вовек не забуду!

— И его убили?..

— Погиб, бедняга.

— Ты и погубила, Павла, — не выдержав, прошептала Маняша.

Думала, что Пашка взовьется, станет возражать, но Кривобокова в ответ покорно кивнула головой:

— Может, и я. Я, Маняша, думала, что все одно немцы придут.

— А они не пришли!

— Не пришли, я тут здорово ошиблась. За это меня судьба после и не побаловала.

— А меня за что?..

— Маняша! — воскликнула Пашка. — Да ты бога благодари, что твой Васька живым не вернулся! Ты с ним жила, света не видела, он же, кроме своего пуза, никого не уважал!

— Не тебе судить, Павла, не говори об этом. С войны живым вернулся бы, может, другим стал.

— Гадать можно, конечно, только нужно правде в глаза глядеть: война людей не исправляет, а то бы добрым делом ее считали и век воевали. Хорошие люди и с войны хорошими приходят, плохие еще хуже становятся. Закон такой, Маняша, и ты со мной не спорь. С войны бы твой Васька зверем пришел.

— Не тебе судить, — повторила Маняша.

— Ну все, — сказала Пашка, — это твое дело.

Она встала и быстро ушла, словно испугавшись продолжения этого разговора. А чего добивалась? Что накатило на нее? Не поняла Маняша.

Не вышло у нее с Пашкой Кривобоковой дружбы. Вскоре ввели закон о новых пенсиях, и ушла Маняша на покой. Больше о Пашке и вспомнить было нечего.

«Опустили уж теперь, — подумала она. — Или, может, даже закопали…»

Была Пашка — и нет ее. Вот она, жизнь…

Маняша пригорюнилась на скамеечке, представив в эту минуту и свой конец. Съедутся ли дети? Может, только в этот день и соберутся все вместе. А она их уже не увидит, всех пятерых сразу. Младший хотя бы скорее приезжал…

Речка катила свои воды почти неслышно. К берегу снова приплыла рыбка, остановилась. Та ли самая? Или, может, другая?

— Ну что тебе? — опять тихо спросила Маняша.

Рыбка шевельнула хвостом.

— Не скажешь, глупая. И я тебе ничего не скажу. Живи, пока живется, как я живу. Пары-то нету у тебя? Я полжизни одна прожила. С детьми. Их у меня пятеро. Без Василия прожила, слава богу. Одна, все одна.

Рыбка стояла и как будто слушала.

— Одной не сладко, — продолжала Маняша. — На улице с утра до вечера дядя Лукьян мельтешит. Ты не знаешь. Старичок такой. А у вас в воде такие попадаются? Нет? Такого и на земле второго не сыщешь. Сон мне нынче объяснил: к богатству, говорит. Чего старый бес придумал, а! Я ему и говорю: ври, ври, да не завирайся, я не малое дитя — тебе верить.

Светленькая рыбка стояла смирно, готова была и дальше слушать, но Маняша спохватилась, смущенно поглядела по сторонам. Дурья башка, с рыбой, с немой тварью разговорилась! Привыкла с козой разговаривать… Да коза хоть понимает хозяйку по-своему: то бородищей тряхнет, то проблеет. Ее поругаешь, она морду отворачивает: стыдно, значит.

Маняша махнула рукой, сердясь на рыбку:

— Плыви, плыви, ну тебя! Засиделась я тут…

Она подумала, что через часок, наверное, стадо по домам погонят. Если просидеть еще этот часок, можно и козу свою тут за монастырем встретить. До лав отсюда недалеко, а около лав — мостка через речку — Маняша всегда козу встречала. Боялась: забредет к чужим коза. А люди разные есть. Закроют да прирежут.