Виктор Логинов - К отцу [сборник]

«Дотопаю ли? — терпеливо думала Маняша. — Немножко осталось… совсем ничего. И лопушки… вот они… лопушки уже… Доплюхаю… добегу».

Только в овражке она почувствовала, как запахло гарью. И сразу определила: сухое старое дерево горело. Тряпки пахнут по-другому, жир, мясо тоже имеют свой запах. Одно дерево горело, за это Маняша могла ручаться. Но рассуждать было некогда: крайний дом на улице уже виден и вот он, бугорок… Влезла на него, собрав все последние силы, и увидела красную машину, увидела людей… вроде немного их было. И домик слева увидела. Не справа, а слева. И точно, возле колодца избушка сгорела, совсем близко, напротив Маняшиной… Крыши нет, стоит один черный обуглившийся сруб, забор повален, раздавлен… Лукьян Санаткин сгорел! Над его обезглавленным черным жилищем угарный дымок вился… В Родимушку средь бела дня молния ударила…

Санаткины погорели и тогда в Павловском. Но разве Маняша могла думать, что и на этот раз именно дядя Лукьян сгорит! Не мелькнуло об этом мысли, хотя сама же нынешней весной предрекала ему пожар. И не со зла, была особая причина, потому что загорелся уже Родимушка, факт был. Утром как-то дядя Лукьян печку затопил и пошел, беспечный старик, по привычке за своими газетками. Пока ходил, у него из печного чела уголь выпал, сухая тряпка на полу занялась, огонь на занавеску перекинулся, пошло пылать в избе. Хорошо, что сосед как раз на работу шел, огонь в окне увидел. Вбежал в избу, — а дядя Лукьян свою конуру никогда не запирал, — старым полушубком прихлопнул пламя. Тогда и попугала Маняша Родимушку большим пожаром. И как в воду глядела — по-настоящему опять погорел Лукьян Санаткин!

— Да батюшки! — выдохнула Маняша.

Проворные пожарные в своих касках и брезентовых куртках играючи скатывали в рулоны брезентовые шланги. Одна красная машина уже разворачивалась посреди улицы, попугивая зевак звоночками. Люди теснились к заборам. Маняша и у себя под окошком увидела толпу. Оттуда как будто доносился смех. Сначала Маняша подумала, что ослышалась. Смех на пожаре? Этого на Руси отродясь не бывало. Плач, крики, старушечий вой — другое дело… Но сейчас Маняша ушам не верила: из толпы, сгрудившейся у нее под окном, явственно слышался смех.

«Господи, — с испугом подумала она, — уж не сон ли? Может, сплю и это мне снится?..»

Маняша обвела взглядом машины, пожарников, обугленный остов Родимушкиной избенки, людей, сбежавшихся на пожар. Вспомнила о смерти Пашки Кривобоковой. О том, как сидела на берегу речки и разговаривала с рыбкой. Не сон ли?

— Эй, бабка, постор-ронись! — кто-то гаркнул у нее возле уха.

Маняша шарахнулась в сторону. Два пожарника протащили мимо нее свой рулон. Они были красные, распаренные, словно только что побывали в бане. Маняшу так и обдало густым запахом мужского пота. Не сон. Какой там сон! Но смех… тогда он зачем?..

Смех возле ее окон не прекращался, и Маняша, боязливо озираясь по сторонам, стала продвигаться вперед, к своей калитке. Люди не обращали на нее внимания, своих она не видела. На пожар понабежали чужие, с соседних улиц. Из-за речки по мосту мчались, как будто тут целая улица горела. А говорят, что рабочих рук не хватает. Как работать, так не хватает, а как на пожар бежать, так вона сколько!

Маняша теперь уже сердилась. Страх у нее прошел. Она даже отталкивала зевак, по пути приговаривая:

— Ну чего, чего… другого дела нет? Интересно? Дом сгорел, а вам интересно? Ну чего, чего?

— Хозяйка, что ли? — раздавалось среди зевак. — А она где была? Вона, вся запаленная! Пробегала свой домишко! Дед с газеткой сидел, бабка судачить бегала…

Глупые люди! Да если бы она была погорелицей, разве ж к чужому дому пробиралась? Ну, народ!..

Маняша хотела растолкать мужиков, сбившихся у нее под окнами, но взрыв хохота остановил ее, погасил суровую решимость.

— Лукьян Макарыч, — услыхала она чей-то веселый, с озорством голос, — сколько ж ты там сидел?

— А я знаю? — послышалось из толпы. Это уныло отвечал Лукьян Санаткин, несчастный погорелец. — «Правду» прочитал всю, «Известия» дочитывал. Ну вот. Помню «Спорт» еще был. «Спорт» не успел.

— А кабы он и «Спорт» успел, — подхватил кто-то с тонким визгом, — у него и читальня б занялась! Ги-ги-ги!..

— Го-го-го! — поддержали визгливого басы, надрываясь от смеха. — Ну, Лукьян Макарыч! Ну, Санаткин, д-дал жизни! Газетки читал!.. И где-е-е!..

— Вы бы не издевались так, ребятки, — униженно просил дядя Лукьян. — Пра слово.

«Да что же это такое!» — возмутилась Маняша. В толпе она узнала и своих уличных мужиков. Они ржали вместе со всеми.

— Что это такое! — крикнула она, изо всех сил толкая первых попавшихся. — Бесы-ы! Как вам не совестно! Человек крова лишился, а вы гогочете и рожи корчите, как черти в аду! Постыдились бы, у человека беда! Проваливайте отсюдова, а то милицию позову!

Она так звонко кричала и так решительно орудовала руками, что мужики подались и расступились. И Маняша увидела погорельца. Он сидел на лавочке. Лицо у него было в саже. Сажей были густо покрыты рубаха и штаны, словно Родимушку вытаскивали на волю сквозь печную трубу.

— Дядя Лукьян! — горестно всплеснула руками Маняша. — Ты ли?

Санаткин сидел, сложа руки на коленях. Чумазое лицо у него было обиженным, как у ребенка.

— Я, Маняша, — покорно ответил он, — это я самый. Пра слово. Ну вот, до самой точки жизни дошел. Как ты мне предсказывала, так и вышло. По-твоему получилось, сгорел я. А ты откуда, Маняша? Ты-то где была?

— Ты бы сама у него спросила, где он газетки читал, — подтолкнул Маняшу один из мужиков, самый смелый. — У него одна читальная теперь и осталась.

Маняша сердито замахнулась кулаком.

— А я вам еще раз говорю: идите прочь все! Это моя изба, я тут хозяйка, и нечего под окошками толкаться!

— Пошли, товарищи, — пряча усмешку, сказал сосед справа, железнодорожный машинист. — А то и в самом деле, нехорошо мы тут… Давайте по домам, все кончено.

— Уведи, уведи их, Михайла Иваныч, ты у нас самый сознательный, — похвалила его Маняша. — Над погорельцем измываться не положено.

— Это ты верно, Маняша. Расходитесь, граждане, давай все по домам!

Озорники с сожалением отступили, исчезая один за другим.

— А ты чего же, дядя Лукьян, здесь сидишь? — укоризненно заговорила Маняша, — Где твое барахлишко? Ведь растащат.

— Ну вот, — ответил Санаткин, безнадежно покачав головой. — Нечего тащить, все погорело. Все как есть. Пра слово.

— И одежда, и бельишко?..

— Все погорело. Все подчистую.

— Да как же теперь ты будешь жить?!

— Сам не знаю. Ну вот. До точки дошел. Как ты мне предсказала, так и вышло. По-твоему получилось. То-то мне все кровь мерещилась! Вот она, кровь с пузырями! — и дядя Лукьян высоко поднял черный палец, показывая этим, что он был близок к разгадке сна. — Твой сон к богатству, мой к пожару. Но это еще не все. Меня и другие беды ждут. Пра слово.