Виктор Логинов - К отцу [сборник]

— Аминь, — смиренно повторила черная женщина и повернулась к Маняше. — Это тебе Павла Александровна велела передать. — Она протянула узелок. — Такое было ее предсмертное распоряжение.

Маняша покорно приняла узелок. Она сразу, как увидела, почувствовала, что он предназначается для нее. Почему так почувствовала, не знала. Кольнуло что-то, подсказало: тебе принесла. А что?..

— Что это? — спросила Маняша.

— Не знаю, — ответила пришедшая. — Павла Александровна велела тебе, Маруся, передать. Она очень тебя уважала. Перед смертью все поминала.

— Чего ж меня?.. — растерянно произнесла Маняша. — И не знаю я… Мы, конечно, были знакомы. Еще в Вязниках… А тут… Не знаю я.

— И я не знаю, Маруся. Но, значит, было за что. Помолись за нее, — пришедшая поклонилась. — Я пошла. До свиданья! Может, еще и свидимся, бог даст.

— До свиданья…

— Нет, ты постой, — возразил дядя Лукьян. Он еще не успокоился. — Я тебе свое скажу. Ну вот. Бога нет. И я тебе сейчас докажу. К примеру, возьмем кровь. Я докажу!

— Никто еще не доказал. А какие пытались! И ты не докажешь, старичок. Себе разве что.

— Нет, докажу и тебе!

Маняша не стала слушать глупого разговора, понесла узелок. Он был легкий, как пушинка. Будто одна бумага в узелке была. Почему-то боязно было разворачивать его. Что еще могла передать покойница?..

У Маняши дрожали руки. Она развязала узелок. Там была коробочка. Обыкновенная, беленькая. В таких, Маняша знала, часы продавали. Она раскрыла коробочку и ахнула:

— Да батюшки!..

Дядя Лукьян всю жизнь воевал с богом и с попами. Маняша помнит, как он в Павловском сбрасывал с колокольни колокол. С высоты колокол упал так, что земля тяжко загудела, родила под ногами какой-то жалобный, похожий на стон, звук. Колокол, вонзившись краем в землю, еще долго гудел сам по себе, а Санаткин с Петровым и другие парни плясали вокруг него, кричали, что религия — опиум для народа, и пели:

Маняша с Аришкой стояли в сторонке, тоже радовались, но приближаться боялись. Картина была непривычной, все село взбудоражилось, летали слухи, что близок конец света, где-то в соседнем селе один богомольный старик заживо лег в гроб, на него ходили смотреть, но потом старичка подняли и увезли, колокол отправили на переплавку, церковь прикрыли, а конца света так и не получилось, и Лукьян Санаткин гордо расхаживал по селу, похваляясь удалью.

У Родимушки многие малые дела получались на практике, с большими он справиться не мог и ссылался всегда на скудное образование. Но хотя он в молодые годы и не нахватался знаний, все же теоретически (на базе начальной школы, по его словам) силен был мужик. Маняша иногда диву давалась: в школе те же самые ступени одолел, что и она, а теории разводит, будто всю жизнь беспрерывно учился. Вот и про кровь кое-что новенькое придумал, опять бога извел!

Под окном он громко растолковывал богомольной женщине, что кровь у людей не одинаковая, она по составу разная, и что его открытие на деле подведет, наконец, к самому убийственному удару по безнаучной теории божественного творения человека, пра слово. Женщина отбивалась от дяди Лукьяна, она была другого мнения, но Санаткин наседал, опровергая все возражения, и голос его долетал до Маняши широко и глухо, сплошным звуком, в котором нельзя было разобрать отдельных слов. Да Маняша и не пыталась их разобрать. Она опустилась на стул и смотрела, не веря глазам, на коробочку из-под часов, в которой лежало колечко. Ее колечко, золотое, с бриллиантиком. Ее, то самое. Так легко оно выскользнуло из ее рук и так легко и странно возвратилось. И что это теперь может означать?..

Маняша тупо глядела на коробочку, которая таила в себе… ну, если не чудо, то какую-то удивительную загадку. Ошарашила ее эта неожиданная коробочка. Мысль, что Пашка Кривобокова возвратит ей колечко, добровольно возвратит, не требуя взамен благодарности, не укладывалась у Маняши в голове. Не понимала сна сейчас и того, как могла Пашка сохранить колечко, пройти с ним через всяческие искушения. Значит, прятала? Нет, не могла охватить Маняша всего, не сходились вроде бы концы с концами.

Женщина, принесшая коробочку, все еще стояла под окном, дядя Лукьян добился своего, она ввязалась с ним в спор. И можно было бы выскочить к ней или просто позвать в окошко, расспросить по-хорошему. Но Маняша на это не решалась. Весь опыт ее жизни, — а бывало всякое, — заставлял Маняшу поостеречься. Может, Пашкина посланница и не знает, что за штуку она принесла. Начнет сама расспрашивать, пойдут разговоры… Нет, уж лучше помалкивать, а там видно будет… все само собой установится… Вот сын приедет… что посоветует.

Маняша решила: надо подождать до приезда сына. Он в августе обещал побывать. В Павловское, говорит, полетим, мама. Недельку поживем, по твоим тропкам побродим. Где ты рыжики брала, что это за Водохлыща там такая… Да август давно начался, середка месяца близко. Скоро должен появиться сынок. Тогда и покажет ему колечко Маняша. Помнит ли он? Навряд ли, давно это было. Как он полез в ворох хлама ручонкой, вытащил что-то блестящее. «Мама, что это?» — «Что нашел, то и будет», — ответила меньшому Маняша. Но поинтересовалась: что же такое? Глядит, а у сынка на ладошке колечко, нечаянный подарок. Кто подарил, до сих пор не знает. Чудеса! Видно, случайный кто-то по ошибке ей в карман шубейки колечко сунул. Хотел в другой, попал в ее карман. Мало ли что бывает. А Василий тогда вроде бы заподозрил нехорошее. Приревновал. Да и то сказать, кому это понадобилось — такой подарок дарить. Не копеечная вещь, теперь Маняша хорошо знала, что не копеечная. Золотое колечко и бриллиант настоящий, не стеклышко какое-нибудь, это ей Пашка честно открыла. А колечко-то, выходит, у себя держала. Не спустила вместе с остальными побрякушками. Ну и Пашка, Павла Александровна!.. Поди-ка, пойми ее…

Маняша потянулась к коробочке, вынула колечко. Блеснул белый, как ледок в ясный морозный день, камешек. Случалось, в молодости любовалась им Маняша. Тайком вынет, на палец наденет. Испугается мышиного шороха, скорее снимет, спрячет кольцо. На какой она палец его надевала? Теперь колечко и на мизинец не лезет. Кривые стали пальцы, крючковатые, на каждом по мозолистому горбу, а то и по два. Нет, не надевалось кольцо ни на один мизинец, ни на другой. Ноготь пролезет, а дальше ходу нет. Пашка-то носила ли его? Вряд ли, у нее все пальцы были толстые, мясистые. Кто же носил колечко это? Когда? Одна тайна у нее в жизни, только вот эта…

— Да отстань, отстань ты от меня! — явственно донеслось с улицы. — Пристал как банный лист!..