Виктор Логинов - К отцу [сборник]

И Маняша снова затрусила помаленьку.

«Надо бы на часы взглянуть, — размышляла она. — А то не рано ли я всполохнулась? По солнцу вроде бы не рано. Вон оно уже за деревьями скрылось. Не рано, видать, вечер наступил».

И все-таки она зря всполошилась. Ошиблась. Не опоздала она. Как раз вовремя, будто по звоночку, выбежала. И о козе своей напрасно плохо подумала. Коза, ее коза, такая важная из себя особа, впереди следовала. Самой первой, как генерал какой-нибудь, по дороге вышагивала. Вела все стадо. Вот тебе и образина двурогая. Как бы не так — полководец козлиный! Походка степенная, взгляд такой ответственный, не стадо — войско ведет. Вот она какая, Маняшина коза!

— Дочка, Дочка-а-а!..

Коза задрала свою бородатую мордаху, призывно, ласково проблеяла в ответ, ускорила шаг, побежала навстречу. Тяжелое, вздувшееся вымя у нее болталось, чуть ли не доставая до земли.

Маняша любовно охлопала козу, похвалила:

— Умница, умница… молодец! Я тебе сейчас свежей капустки срежу. Или морковки дам. Молодец!

Подумав, она прибавила:

— Ты не знаешь еще, у нас беда-то какая! Дядя Лукьян наш погорел! Все начисто, все до тряпки — вот какое дело! А ты гуляла себе, ни о чем не думала.

Коза семенила рядом с хозяйкой, дружелюбно слушала, покачивала головой, как будто соглашалась. В голосе хозяйки она не чувствовала упрека, а все остальное ее не интересовало. Какой дядя Лукьян? Какой пожар? Какое колечко? Главное, чтобы хозяйка была добра да чтобы пастух не колотил. Коза, она и есть коза. Но Маняша и с ней была рада отвести душу.

— Жила бы ты у дяди Лукьяна, — тихо продолжала она, — что тогда? Пришла из стада, а изба вся обгорелая стоит, и сараюшка твоя сгорела. Хорошо, что ли? Ну вот. Да он сам, конечно, старый, виноват, соображать перестал. Политика не для таких, как он. Там нужна большая голова! А он, дядя Лукьян, всю жизнь так. А теперь что? Я не знаю. У тебя сараюшка есть, теплая, сухая, сенца я заготовила на зиму.

Маняша говорила, и ей казалось, что коза соглашается, поддакивает. Иначе и быть не могло. Ее коза, личная. Что она скажет, то для козы и закон.

«Вон мысли-то поплыли какие! — подумала Маняша, усмехаясь. — Умные не приходят, видно, все поизрасходовала. Скажешь кому, так смеяться станут. Скажут: совсем из ума выживает бабушка. Козу в подружки выбрала, только на это и пригодна. А еще Лукьяна Санаткина страмит! Тот хоть проблемами занят, с самим богом спорит. Не существует, по его мнению, бога, и все тут. Хоть сомнения, видно, бывают, а все одно твердит: нету!»

Так рассуждала Маняша, поворачивая из овражка в гору, к своей избе. Почуяв дом, коза вырвалась вперед. Маняша за ней не поспевала.

— Спеши, спеши, Маняша, — сказала соседка, что жила за три дома до дяди Лукьяна. — Ждет.

— Кто ждет-то, Прасковьюшка? — повернулась к ней Маняша. — Дядя Лукьян?

— Какой дядя Лукьян! Не знаешь. Сюрприз тебе!

— Да что ты говоришь, Прасковьюшка? Кто же?..

— Говорю: сюрприз. Беги, Маняша, счастливая будешь!

И Маняша побежала, не чувствуя земли под ногами.

Сын! Сын приехал! Сыно-о-ок!

Он стоял возле калитки, рослый, улыбающийся. Чемодан у ног, на чемодане пиджак. Приехал меньшой. Не обманул!

Маняша повисла на плечах у сына, заплакала навзрыд.

— Сыно-ок! — шептала она. — Родненький! А я тебя так ждала!

— Ну ладно, мама, хватит, — отвечал сын, — уезжаю — плачешь, приезжаю — плачешь. Довольно, перестань.

Радуясь встрече, он целовал мать, прижимал ее к груди.

— Давно ждешь-то? Я за козой бегала. А ты автобусом приехал?

— Автобусом, мама. Недавно. Пять минут, может, стою, не больше. Пойдем в избу. Что у вас тут такое?.. Еще дымок курится. Сегодня, что ли, случилось. А дядя Лукьян?.. Он где? Не пострадал? — оборачиваясь на пожарище, спрашивал сын.

— Да он-то не пострадал. Ой, сынок, беда с ним, с нашим дядей Лукьяном… он тут у нас, знаешь, как опять прославился! Люди не знают, горевать им или смеяться. Такую штуку оторвал, что расскажу тебе — не поверишь! Только ты погоди, не до этого сейчас… Ты один приехал? А Лидочку что не привез? Что же ты это так, сынок?.. Я невестку-то свою и не видела. Хоть показал бы, а то что же?.. Я думала, на этот раз привезешь.

— Мама, никак не мог, у нее отпуск только в октябре. Она же работает первый год. Редактор сказал: раньше октября нельзя. А в октябре мы думаем в Гагру поехать, я уже и путевки получил. Так что вот так. Я, мама, за тобой приехал. Лида говорит: вези сюда, пусть у нас месяцок поживет.

— Ой, да что ты, сынок! На кого же я дом оставлю! Хозяйство… огород, коза. Где она? Дочка, Дочка! Дайка я впущу, а то ей особое приглашение требуется.

Оставив сына возле калитки, Маняша выскочила на улицу. Коза терпеливо стояла на тропе, ждала.

— Чего же ты не идешь, гулена? — спросила ее Маняша. — Гулять больше не пущу, и не думай. Ну-ка, домой. Что смотришь? Вот я прутик возьму! Давай, давай, некогда мне с тобой возжаться: ко мне сынок приехал!

Маняша говорила громко, почти кричала. Ей хотелось, чтобы все слышали: она не одинока, ее не забыли, у нее гости дорогие. Но на улице, как назло, никого не было, даже дядя Лукьян и тот как будто сквозь землю провалился.

— К козе ты, мама, как привязанная, — сказал сын, снова обнимая Маняшу. — Да ну ее, твою козу, никуда она не денется.

— О-о-о, сынок, не скажи, ее в два счета под нож пустят. А жалко все же. Который год она у меня… Беги, беги к себе, не путайся под ногами! — легонько пнула она свою двурогую образину. — Любопытная какая!

Сын с улыбкой поглядел на отскочившую козу и тотчас же забыл о ней.

— Ты не постарела, по-моему, мама, за год, все такая же быстрая, проворная.

— Да, слава богу, бегаю еще, сынок! Ноги носят, жаловаться грех. На что уж сегодня денек выдался… Вот только сердце побаливает. Схватит и отпустит, схватит и отпустит. Видно, все-таки время подходит…

— Значит, полечиться надо. Я бы тебе путевку в санаторий достал. А? Поедешь? На юг, в город Кисловодск. Вот, например, на ноябрь месяц.

Маняша протестующе замахала руками.

— Да что ты! Куда мне?.. Не видали еще таких в санаториях! Нет, сынок, спасибо, я и без санаториев жизнь доживу. Как-нибудь, помаленьку, — Маняша прытко взбежала на крыльцо. — Я сейчас… отопру… Тут у меня замочек на замочке. Два замка… все имение свое стерегу, — смущенно призналась она.

— Да ты не торопись, не спеши.

Забота сына, его ласковые, чуть смешливые слова — такая у него была привычка — радостно подстегивали Маняшу, поднимали ее, как на крыльях. Она еще на крыльце, отпирая замок, зримо представила, как завтра и послезавтра, когда скажет сын, они снова полетят в Павловское, и она опять увидит внизу свой домишко, колодец, обгоревшую избу дяди Лукьяна, поле, лес за железнодорожным полотном, другие леса и поля и, наконец, свое родное село с его обезглавленной церковью, возле которой изо дня в день пасет скотину Тимоша. Она все это вновь увидит и не только увидит, но и наглядится всласть, наглядятся ее глаза, наиграется ее сердце. Так-то наиграется, ах, как наиграется!