Виктор Логинов - К отцу [сборник]

Это все Пашкина посланница отбивалась от настырного дяди Лукьяна.

«Да как хоть звать ее? — опомнилась Маняша. — Забыла и спросить!»

Она сунула колечко в коробку, заметалась по комнате. Куда бы спрятать. В шкаф? Да кто его знает… Сунула под матрац. И тут почувствовала, что какое-то дело упустила. Что-то должна была сделать, а не сделала. Не пообедала? Ну да не до этого было. А что тогда?..

Маняша выскочила на крыльцо. Калитка на улицу была распахнута настежь. Возле нее никого не было. И голосов не раздавалось за забором.

— Эй, дядя Лукьян?..

— Что, Маняха? — отозвался Родимушка из глубины двора. — Я тут, у тебя…

У нее, значит. Залез в чужой двор, старый бес, и хозяйничает.

— А где женщина?

— Ушла. Вырвалась. Ну вот. Правда, она никому не ндравится. Я говорю: конец твоей леригии, поповским мракобесиям. А она свое твердит. Темная! Ну да теперь призадумается. Это ей даром не пройдет.

— Ты меня извини, Лукьян Макарыч, — осерчав, сказала Маняша, — но, по-моему, после пожара у тебя голова совсем покосилась! Вот чего ты к женщине этой привязался? Она не к тебе пришла, и твое тут дело сторона. Стоял бы да помалкивал. Что она обо мне подумает, какого я у себя химика приветила!

— Чего это ты, Маняха, вдруг взъярилась? — удивился дядя Лукьян. — Будто подменили тебя. Пра слово.

— А чего ты тут ходишь?

— Ты же сама позвала. Стакашек вынесла. Я инцативы не проявлял. А потом, понятное дело, наливочка меня развеселила, но тут я не виноват. Мы обои с тобой виноватые. Ну вот. А теперь я зашел, чтобы туалет у тебя поглядеть, — Родимушка неодобрительно покачал головой. — Маняха, переделывать надо. Позови, я тебе туалетик за милую душу сделаю. И вылазить не захочется! Пра слово. Мне теперь денежки нужны будут. Но с тебя я много не возьму. А то у тебя туалет, можно сказать, непригодный. Нельзя так жить в наше время. Позовешь, так я завтра же могу и начать. Сделаю по-хозяйски!

— Ты у себя по-хозяйски делай! — еще больше возмутилась Маняша. — Мастер какой нашелся! Что же избенку свою не украсил? Она у тебя и до пожара была, как курица общипанная. И поди ты вон, не шастай по двору моему. Поди, тебе говорят, поди!

Именно в эту минуту Маняша вспомнила о козе. Козу-то она позабыла встретить! Солнце уже совсем низко опустилось, стадо, наверное, к мосткам пригнали. Коза теперь бегает по берегу, ищет хозяйку, если мостки сама не перешла. О самом главном, о козе забыла!..

И Маняша вытолкала Родимушку за калитку.

— Иди, иди, я тут совсем очумела с тобой и про козу забыла! Козу мне надо давно встречать!

Постоянной клички у Маняшиной козы не было. Маняша звала свою скотину по-разному: чаще всего просто козой, бяшкой, иногда дочкой, кормилицей, реже — это когда сердилась — рогатой образиной. Раньше, когда дети еще при Маняше были, она держала корову, у коровы, как и положено, кличка имелась. Потом надобность в молоке отпала, да и сено подорожало. Разлетевшиеся по белу свету дети посоветовали корову продать и купить козу. Маняша так и сделала, купила молодую козочку, а кличку ей дать забыла. У нее коз никогда не водилось, и она как-то упустила из виду, что козе, как и корове, тоже своя кличка нужна.

Но хоть и без клички жила, коза была хорошая, и Маняша ею, конечно, очень дорожила. Кто привык к козьему молоку, тот знает, что оно вкуснее коровьего, а у Маняшиной безымянной козы молоко было особенно вкусным. И доилась она хорошо, обеспечивала Маняшу. К тому же понятливая была коза, умная: Маняша с ней и поговорить могла. Из отрицательных качеств у козы было только одно: гуленой уродилась, пошататься любила. Вот это и заставляло Маняшу каждый день встречать ее возле мостков. Она знала, что были случаи, пропадали козы, и всегда очень по этому поводу тревожилась. Коза все-таки! Хоть и не корова, а тоже скотина. Двурогая. Маняша привыкла к ней, как к живой душе. Когда одна живешь, то и коза тебе товарищ.

Вытолкав Родимушку, Маняша на скорую руку заперла калитку и снова побежала вниз, в овражек. Ей той же дорогой нужно было бежать — к монастырю. Оттуда стадо пригоняли. Пастух только до монастыря за животными следил. А дальше, говорит, не его дело. Он пас, он пригнал в целости и сохранности — теперь, хозяюшки, пожалуйте сами. А ему не с руки каждую скотину до двора провожать. Мол, не условливались. И это верно, пастух, он не нянька, он каждую коровенку, каждую козу до ворот не может провожать. Да кабы пастухи честные были, чтобы доверять им было можно! Не-ет, из доверия вышли, голубчики. Скажет: к месту пригнал. А пригонял ли? Поди проверь…

Опять трусила Маняша той же дорогой, опять она торопилась. Когда же конец придет? За козой бегай, по разным другим делам бегай… Всю жизнь вот так пробегала: то на пожар то за Василием, то на фабрику… И на «утильку», бывало, неслась как угорелая. Проспит — и ну ноги в руки, только ветер в ушах свистит! Хотя на «утильке», правда, дисциплина была не строгая.

Удивительно все это было Маняше. Как, почему?.. Не верилось, что колечко — то самое! — вернулось к ней, побродив по белу свету. Пашка Кривобокова вернула колечко! Думала ли Маняша?.. Да подобного и вообразить было нельзя! В чем же причина? Сама Маняша на этот вопрос не находила ответа и склонялась к убеждению, что дело это смахивает на чудо. Иначе как объяснишь, что Пашка сохранила колечко да не какое-нибудь, их у нее было много, а именно это, Маняшино. Впрочем, если по совести, и не Маняшино… неизвестно чье. Кому оно по праву принадлежало, теперь и не скажет никто. Очутилось вдруг в кармане Маняшиной шубейки. Тоже как чудо…

Опасливые мысли о козе перебивались у нее удивленными мыслями о колечке, и Маняша не знала, за что теперь в первую очередь схватиться: и коза ее, гулена, донимала, и возвращенное колечко не давало покоя. А тут еще пожар у дяди Лукьяна. Хочешь не хочешь, а об этом тоже невозможно не думать. Человек пострадал, и хоть не близкий, да полжизни рядом с ним прожила. Куда ему теперь? Да, многовато для одного дня: сон, покойница, пожар, колечко… и вот если еще коза. Многовато, бабушка, многовато таких переживаний, полегче бы надо жить.

Маняша опять почувствовала сильный укол в левой части груди. Она остановилась и даже присела чуть-чуть. Боль была острая, но быстро отпустила. Маняша не испугалась — привыкла: сердце у нее давненько покалывало. Что ж, пора, седьмой десяток идет, а сердце у любого человека не железное. Но еще стучит, слава богу, гонит ее сердчишко кровь. Ничего, авось постучит еще годков пяток. Больше-то и не надо, и то хорошо. Пяток или там десяток. Маняша при этой мысли невольно усмехнулась. Согласна, видите ли, еще на десяток. Может, и от целых двадцати не откажешься, старушка? А что, только бы ноги носили да сердце помаленьку стучало. Ну беги, беги, ищи свою козу. Где она, гулена проклятая, образина рогатая?