Виктор Логинов - К отцу [сборник]

— Да ты не спеши, ну что ты, — успокоил ее сын. — Давай-ка я сам. Ты что? Опять плачешь? Отчего?

— Да от радости, что ты не видишь, от радости ж! — крикнула Маняша.

Сын ввел ее в избу, усадил на диванчик, на котором обычно, когда приезжал, любил полеживать. Диванчик совсем короткий, с боков валики, сын откидывал валики, диванчик становился длиннее, но все равно ноги свешивались вниз, сын сгибал их в коленках и лежал на спиче, глядя в потолок. «Мне здесь хорошо думается», — говорил он. Из-за этого и держала Маняша старый диванчик. Он еще в тридцатых годах был куплен.

— Ну вот, и снова я дома, — глубоко вздохнул сын. — На юге сейчас жарища, мама, небо лиловое, а у нас здесь благодать. Нет, я там у них не приживусь! Родное тянет, родина зовет. Но об этом потом. — Он сел рядом с Маняшей. — Наплакалась?

Маняша вытерла лицо.

— Надолго хоть, сынок?

— Как и обещал. До конца августа здесь поживу, а в начале сентября в Москву съезжу, подарочек тебе один привезу.

— Какой, сынок? Зачем тебе деньги тратить?

— Денег не много на него уйдет. Подарочек маленький. Вот такой, — он показал. — Книжку.

— Свою, что ли?

— Твою, мама. У меня ничего своего нет. Все от тебя, все твое.

О книжке Маняша знала, сын рассказывал. Будто бы выйдет у него книжка, под его фамилией. Но она не могла представить и не верила, что сын ее, обыкновенный мальчик, такой, как и все, и учился не так чтобы хорошо, даже, можно сказать, неважно учился, двойки и те были, да, и двоечки были, — а вышло в результате вон как странно: книжку какую-то сочинил. Сам, без подсказок, как какой-нибудь писатель, — а мать у него совсем простая, малограмотная, три класса и один коридор, дядю Лукьяна и то понять не всегда может, запинается. Как в это можно поверить? Как постигнуть куцым своим умишком?

— Не знаю, что и сказать тебе, сынок. Чудно больно все это. Не верится. А может, ты это так… надо мной подшучиваешь?

— Ну конечно, мама, подшучиваю! — воскликнул сын. — Ты поверила, что я вправду говорю? Верь мне, я еще и не то выдумаю! — Он вскочил, прошелся по комнате, чему-то улыбаясь, и продолжал: — Мне и самому не верится, это же чудо, как это может быть! Может, это сон? Так что давай пока терпеть и говорить: нет, ничего нет, никогда не будет ничего подобного.

Взволнованные слова сына вдруг напомнили Маняше про ее сон и про колечко, возвращенное Пашкой. И она почувствовала, как что-то тревожное защемило всю ее душу. Что могло быть такое?.. Ну сон-то, бог с ним, мало ли что наснится глупой бабе… а вот как насчет колечка? Тут дело другое. Даже верить и то не хочется! Как хотите, а не укладывается в голове. И у Маняши мелькнула мысль, что сыну надо поскорее все рассказать. Он у нее умный. Посоветует.

— Хорошо мне здесь, мама, — прохаживаясь по комнате и оглядывая стены, пол, потолок, говорил между тем сын. — Так покойно, светло на душе становится, когда я приезжаю. Как будто и родился здесь. Из окна ли посмотришь… — Он нагнулся к окну: — Нет, из окна теперь не та картина. Бедный дядя Лукьян! Что у него произошло, мама? Как загорелось?

— Погоди, сынок, все расскажу. Тут у нас… история. Да пока это погодит. Ты, чай, устал с дороги. Поесть хочешь… — Маняша тоже вскочила, словно ее что-то обожгло. — У меня и угостить-то тебя нечем! — Она всплеснула руками с отчаянным сожалением. — Наливочку и ту дядя Лукьян сегодня почти всю допил! Как же быть? — заметалась она, заглядывая в окно. — В магазин, сынок, побегу, ты уж извини… денек такой выдался… не запаслась я.

— Мама, мама, — остановил ее сын, — никаких магазинов, у меня все есть. Я из Москвы захватил и винца, и закуски. Даже хлеба московского привез. И ты не торопись, я не хочу есть. Сыт. Дай мне оглядеться. Мои поздравительные открытки ты вместо картинок на стены клеишь? А это что за трава у тебя на комоде стоит? И вообще расскажи, что у вас новенького. Как наши родственники дальние, все живы-здоровы?

Сын спрашивал, радуясь, что он ходит по комнате, в которой рос, где учил за столом уроки, где спал на коротком диванчике, свернувшись калачиком, и Маняша чувствовала его радость так хорошо, как будто она сама ходила по комнате и спрашивала свою мать о том о сем. Маняша следила за сыном счастливыми глазами, счастье переполняло ее, распирало грудь, слезы снова подступали у нее к глазам, сердцу было горячо, у Маняши временами перехватывало дыхание, и тогда казалось, что пол уплывает из-под ног.

— Живы, живы… все живы, — твердила она, стараясь вспомнить, о чем она думала за минуту до этого, какими заботами своими хотела поделиться с сыном. Взгляд ее упал на кровать, где под матрацем спрятала она узелок, в котором завязана была коробочка с колечком. — Вот только… Да ты помнишь ее, сынок? Павлу Кривобокову, вязниковскую? То, что я рассказывала… которая на старости лет к церкви прислонилась.

— Ну помню, как же. Эту разрисованную? А что с ней?

— Померла, сынок. Сегодня схоронили. Вот какое дело, — Маняша снова посмотрела на кровать, туда, где было спрятано колечко. — Хоть ты и с дороги, сынок, устал, а я тебе сейчас покажу… не терпится. Извини, я вот тут сунула… Вот.

Говоря это, Маняша вытаскивала из-под матраца узелок, развязывала его, открывала коробочку. Сын заинтересованно следил за ней.

— Вот, — повторила она, кладя раскрытую коробочку на стол. — Погляди-ка, сынок. Узнаешь?

Колечко лежало камешком кверху. Камешек сверкал, лучился, как будто внутри у него был заключен холодный, но яркий огонь. Сын подошел. Не беря коробку в руки, заглянул.

— Узнаешь? — снова спросила Маняша.

— Нет, мама, — сын пожал плечами. — Не узнаю… — Он наклонился пониже, все еще не дотрагиваясь до коробочки. — Кольцо. С бриллиантом, очевидно. Наверняка с бриллиантом. И бриллиант довольно крупный, больше, чем полкарата.

— Да ты возьми в руки-то, погляди.

Сын с какой-то странной недоверчивой улыбкой вынул кольцо из гнезда, положил на ладонь.

— Разве не помнишь? — спросила Маняша. — Подумай. В руках держал.

— Нет, мама, — помолчав, ответил сын. — Ты мне какие-то загадки загадываешь. Я впервые это кольцо вижу. Во всяком случае, мне так кажется.

— Забыл, значит, как в банке рылся. Чего там только не было: и бусишки разные, и лоскутья… В Вязниках, в войну. Не помнишь? — разочарованно спросила Маняша. — Ну, а дядю-генерала? Товарища Семенова?.. У отца твоего начальником был такой.

— Дядю-генерала, мама, помню, — улыбнувшись, сказал сын. — И многое другое помню, — прибавил после короткого раздумья. — А вот кольцо… Нет, не помню, — решительно сказал он. — Чье оно? Ты что-то рассказать хочешь? Я чувствую, тут что-то кроется.

— Кроется, — согласилась Маняша. — Только я и сама не знаю. Вот тут какое чудное дело, сынок.

И Маняша бесхитростно, как могла, рассказала сыну все, что знала: и про то, как досталось ей колечко, и про все остальное.