Виктор Логинов - К отцу [сборник]

Переминаясь с ноги на ногу, Теплихин умоляюще взглянул на Викторию Михайловну. Она подбадривающе закивала, шепча:

— Продолжайте, продолжайте. Напутственное что-нибудь. Для ребят.

— Напутственное? — громко переспросил Теплихин. — Вот грех-то какой. Чего же найти?.. Не предполагал я…

На лице у девушки-пионервожатой отобразился испуг.

Это перепугало и Теплихина.

— Сейчас, сейчас, — поспешно сказал он. — Найдем что-нибудь… такое дело, значит. — Теплихин набрал в легкие побольше воздуха и выдохнул. — Так вот что я хочу вам сказать, ребятки… Когда я услыхал это… вашу трубу, у меня сердце дрогнуло. Думаю: идут пионеры к могиле. Юное поколение не забывает, значит!

Он покосился на пионервожатую, она поощрила его кивком головы.

— Хорошо, ребятки. Очень, значит, хорошо. Большое вам спасибо!

Теплихин снова увидел ясные глаза ребят и вдруг понял, что эти мальчики и девочки примут все, что он скажет, и поймут как надо. Ему сделалось легко, и с этой минуты он перестал поглядывать на Викторию Михайловну.

— О себе я говорить, конечно, больше не буду. Хотя нет, вот что надо сказать. Вот поглядите на меня. Ну поглядите, — Теплихин ткнул рукой в грудь. — Старый я? Старый, старый, дед, можно сказать. Дед! У меня внуку третий год пошел. По всем законам, значит, дед. А я — не воевал! Не был, значит, на войне. Может, кто из вас подумает: избежал как-нибудь, отсиделся? Нет, ребятки, такого греха на моей совести не имеется. Не успел я на войну, мой год после войны призывался. Понимаете эту мысль? Не воевавшие никогда — уже в деды записались, а войны все нет и не предвидится! Простое ли это дело? И кого надо благодарить? — Теплихин протянул руку к обелиску. — Их! Они за всех нас отвоевались. Сколько человек за одну деревню пало. Я целый час фамилии читал. За одну деревеньку! А у каждого — семья. Понимаете эту мысль?

То, что Теплихин говорил пионерам, глубоко задело сейчас и его самого. Он и сам впитывал эти слова, как будто усваивал их впервые.

— И вы воевать не будете! — увлеченно воскликнул он. — Они и за вас отвоевались! За всех дело сделали. Вот, значит, ребятишки, какое дело. И батя мой, он тоже… — Теплихин прижал руку к груди. — Вот тут у меня это. Тут все. Разве ж я думал? Я когда домой вернусь, всем стану рассказывать. Чтобы все знали и понимали, как нам надо помнить их и беречь о них ее, память. Вот. А вам еще раз спасибо, ребятки. Большое спасибо.

Теплихин смахнул со лба пот, отступил на шаг и снова посмотрел на Викторию Михайловну.

— Спасибо вам, — сказала она, — от меня и от ребят.

Теплихин протестующе замахал руками, стараясь унять аплодирующих пионеров. Он понимал, что благодарить его не за что. Не стоило благодарить…

— Как хоть я сказал-то? — смущенно поинтересовался он, когда Виктория Михайловна скомандовала, чтобы ее питомцы разошлись. — Все правильно?

— Правильно, — заверила его пионервожатая. — Хорошо и даже эмоционально.

— Эмоционально? — повторил польщенный Теплихин. — А я это… в первый раз. Еще хотел вот сказать… Такое дело, значит: глаза сухие, слез, как на грех, нету. Хочу заплакать — и не могу, — пожаловался он. — Нету слез — и все тут. Вот про это я еще хотел сказать.

— Нет, нет, зачем же, — решительно возразила Виктория Михайловна. — Об этом не нужно было. У вас хорошо получилось, эмоционально. Зачем же говорить о слезах?

— Так я не сказал, — пробормотал Теплихин.

— Кстати, — опять спохватилась Виктория Михайловна, — вы знаете, что в деревне Бузулук живет женщина, на глазах которой погиб ваш отец?

Теплихин побледнел, и сердце у него забилось так же, как оно билось утром, когда он увидел имя отца на мраморной плите. Он словно очнулся от глубокого сна и вспомнил, зачем сюда приехал.

— В деревне? Живет?.. — переспросил он.

— Да, разумеется, вы об этом не знаете, — сказала Виктория Михайловна. — Вам надо к ней сходить. Сейчас Раечка вас проводит. А потом мы обязательно покажем вам наш школьный музей, запишем ваш адрес. Мы переписываемся со всеми родственниками погибших воинов. И вам тоже мы будем писать о наших мероприятиях. Но об этом мы договоримся после, Петр Яковлевич, а теперь… Раечка! — позвала Виктория Михайловна свою пионерку. — Раечка, ты сейчас проводишь Петра Яковлевича к Семеновне. Проводи и возвращайся.

Девочка кивнула.

— Пойдемте, дядя, — сказала она.

Девочка всю дорогу расспрашивала Теплихина о разных разностях, он курил и отвечал коротко, невпопад.

Деревня Бузулук лежала в низинке. Теплихин и Раечка шли по левой стороне улицы мимо разнокалиберных домиков. Были среди них и совсем новые, светлые, с расписными крылечками, были и старые, кособокие, поставленные, очевидно, сразу после войны. Впрочем, Теплихин почти не глядел по сторонам: в груди у него все замерло и затаилось в ожидании встречи.

Раечка остановилась возле низенькой хатки.

— Бабушка Семеновна! А бабушка Семеновна!

Погасив сигарету, Теплихин ждал: кто выйдет? И какая?..

Вышла та самая пожилая женщина, которую он видел утром в вокзале, — уборщица, показавшая ему дорогу к братской могиле. У Теплихина запершило в горле, он хотел откашляться, но не мог.

— Бабушка Семеновна, этот дядечка — Теплихин!

Не отрывая от Теплихина прямого взгляда, Семеновна кивнула и, словно давно обо всем догадавшись, без удивления спросила:

— Сынок?

— Да, — выдавил Теплихин, — сын. Петр.

— Знаю, что Петр, — отозвалась Семеновна. — Приехал. Давненько ждет твой папаша. Ну, хоть и долго ждал, да дождался. Пойдем.

И она, заметно согнувшись, с тонкими руками, повисшими вдоль тела, пошла в хату. Теплихин слепо двинулся вслед за нею.

Она вошла в тесную комнатку, села на скамейку, показала Теплихину рукой на стул.

— Откуда приехал?

— С Кубани, мамаша…

Перед глазами Теплихина то всплывали из какого-то тумана, то прятались большая белая печь, стол, узкая кровать с одной подушкой.

— С Кубани, — повторила Семеновна, изучая Теплихина и его дорожные пожитки. — Вот видишь… кто же знал. А я, соколик, тут сколько уж лет вроде бы родственницей единственной при нем состою.

— Как его… убило? — выдавил Теплихин.

— Как убило? Да как убивают… просто. На моих глазах за войну их столько полегло! Вот, гляди. — Семеновна наклонилась к оконцу: — Видишь огород, улицу?

Теплихин протер ладонью глаза, кивнул.

— Я, когда бой начался, в подвале сидела. Вон там, на огороде, хата у нас стояла. От нее одна печка осталась. Печка да подвал. — Семеновна помолчала, словно стараясь вспомнить, как все было. — Сижу в подвале, дрожу от страха. Сначала из пушек били, потом вроде бы затихло. Я выглянула, — молодая была, любопытная, — вижу: бежит он, твой отец. В руке винтовка, кричит так хрипло: «Вперед! За Родину!» Я перекрестилась: значит, свои, родненькие. А тут… во-он там на горке… Нет, отсюдова не видно. На горке слева у него пулеметы были, он и ударил из пулеметов. Отец твой как бежал, так с разбегу и рухнул. Упал на бок и покатился. Я спряталась с испугу, потом слышу — стонет. Выглянула снова — он шевелится. Ну я выскочила, перетащила его к печке… Вот и все, соколик. Через час он преставился, царство ему небесное! — Семеновна привычно перекрестилась.