Виктор Логинов - К отцу [сборник]

— Да ведь, Паша…

— Ну что ты, к примеру, за него просишь?

— Что прошу… По совести, Паша.

— По совести! — усмехнулась Пашка. — Так ведь совесть-то у людей разная. У тебя одна, у меня другая, у моего начальника третья. Совесть-то, понимаешь, не расценишь по номиналу.

— Кольцо-то золотое, — напомнила Маняша.

— Да золотое. Золото хорошее, лучшей пробы, — согласилась Пашка. — Цену золоту я знаю. Но камешек… Может, это бриллиант?

— Может, и бриллиант.

— А если нет?

— Так ведь я за него и не прошу, — сказала Маняша. — Расцени золото, Павла Александровна, а камешек — плюнь на него.

— Но ты не боишься, что я тебя обижу?

«Конечно, обидишь», — подумала Маняша, но вслух сказала:

— Ты уж смотри, чтобы по-соседски, Павла Александровна…

— Ладно, — решила Пашка. — В камнях-то я не сведущая, но насчет бриллианта… не похоже вроде. Могу тебе его вынуть.

— Да зачем же, Паша?..

— Как хочешь. Камешек не покупаю, а за золото расплачусь по-соседски, не обижу.

— Защитай и котлеты с лапшой.

— Ну вот так. Две буханки хлеба. Десять порций борща или супа на масле. Десять порций лапши на масле.

— Мясца бы…

— И мяса, конечно. — Пашка подумала, подбрасывая колечко на ладони. — Порции и хлеб — я этим отоварю тебя до нового года. А мяса сейчас дам. Как раз принесла сегодня кусок.

«Хоть бы побольше дала!» — подумала Маняша.

Но она не ожидала, что Пашка протянет ей заднюю баранью ногу — окорок, покрытый желтыми пятнами жира.

— Здесь два с половиной кило. Для себя припасла. Какая была бы жареха, если бы ты со своим кольцом не подсунулась! На, бери, пока я добрая. Может, много даю, да все равно. Я тебя в беде не оставлю, и ты меня тоже, если что случится.

Маняша бежала домой, радуясь и удивляясь Пашкиной щедрости. Вот тебе и колечко, не простое, а золотое! В кошелке (и кошелку дала на время Пашка) бараний окорок и полбуханки хлеба. Полторы буханки да десять обедов еще в запасе. Все мясцо Василий с товарищем съедят (бог с ними!), а лапшичка да борщ на масле детям достанется. Лапша масленая, жирная. Маняша помнит, как ел ее Василий. Облизал тарелку и ладонью рот вытер. Хорошо, да мало! От такой лапши дети веселыми будут. Ну, Пашка, молодец баба! Два с половиной кило мяса отвалила и глазом не моргнула. Как не сказать такой спасибо! А все меньшой. Кабы не он, так и лежало бы колечко в банке. Без толку бы век провалялось. Вот оно, какое дело.

Очень радостный, светлый был тот день для Маняши.

Вечером у Маняши был пир горой.

Хоть Василий и говорил, что Маняша должна знать Семенова, она его не помнила. Много разного народа перебывало в гостях у Василия. И в Некоузе. И на станции Ундол. И в Собинке. Да и здесь, перед войной. Дорожные мастера, десятники, прорабы, строители мостов, а то и просто какие-то люди из района. Всех Василий угощал, всем старался угодить. «Нужный, мол, человек, надо, чтобы помнил». А нужный ли он, гость, был — Маняша не знала. Да и знать ей было вроде бы не положено. Сварить, приготовить, поставить на стол, постелить постель — вот ее обязанности. Это она и делала всю жизнь. Да еще детей исправно рожала. Пятерых родила, один помер. Шестеро было бы.

Зажаренную баранью ногу Маняша сначала хотела разрезать на четыре части и подавать на стол порциями. Съедят один кусок — положить второй… Авось и детям останется. Но потом передумала: нет, не стоит, Василий выпьет — все найдет, все заставит на стол метать. Лучше уж детей пораньше покормить. И Маняша от большого куска отрезала широкий жирный ломоть и поделила его на пять равных частей. Дети давненько не пробовали такого лакомства. Сама Маняша отломила прожаренную корочку и пожевала, чтобы слюну унять. Ей-то, может, и за столом достанется…

Василий обещал привести Семенова часам к восьми. Маняше удалось к приходу мужа уложить детей. Она постелила скатерть на стол, поставила стопки, положила вилки. Нарезала хлеба. На кухне у нее лежал в тарелке кочан квашеной капусты, в другой тарелке были соленые помидоры. Купила на базаре. К водке не только мясо нужно. Муж любил и кисленькое.

Едва успела Маняша заглянуть в зеркало, как раздался стук в дверь. Василий стучал всегда кулаком. По этому стуку Маняша узнавала, в каком расположении духа возвращается муж. Иногда так стучал, что у нее сердце замирало: быть бою. Всякое бывало. Сейчас стук был особый. Ясно было, что муж гостя ведет. И не простого — дорогого гостя. Если бы и не сказал Василий, Маняша все равно поняла бы.

— Мама! — крикнул младшенький. — Папка генерала привел!

— Спи, спи, — торопливо прошептала Маняша, заглянув в комнатенку, где спали трое: дочка и два сына. — Помни, что я тебе говорила.

— Помню, помню….

— Ну, вот и мы! — бодро сказал Василий, когда Маняша отомкнула дверь. — Холодище! — он потер руки. — Заходи, Матвей Григорьевич, чувствуй себя, как дома!

И тут только, еще не увидев гостя, вспомнила Маняша, как годов восемь или девять назад этот Матвей Григорьевич смешил ее старшего сына. Он так сплетал и скрючивал пальцы, что тень, падающая на стену, изображала то лопоухого щенка, то прыгающего зайца, а то и волчищу, оскалившего пасть. Маняша и сама залюбовалась тогда его ловкой работой…

— Принимаете, Марья Архиповна, старого знакомого? — заговорил Семенов, стряхивая снег с сапог. — Или, может, забыли?

— Как же забыла? Помню я ваших зайцев, проходите, пожалуйста, Матвей Григорьевич.

Василий первым ввалился в прихожую, зашаркал ботинками, шумно потянул носом.

— Чем пахнет? Баранинкой?

— Раздевайтесь, раздевайтесь…

Маняша глянула на Семенова. Остроносый, в очках. Ну да, он самый, мастер-кудесник. Тощее, с впалыми щеками лицо, как у туберкулезного. У Василия хоть на щеках румянец, а у Семенова щеки серые. Шапки и шинели у них одинаковые. Вся разница лишь в том, что на Семенове сапоги вместо обмоток.

— Раздевайтесь, раздевайтесь…

Семенов замерз. Дул на сжатые кулаки, пританцовывал.

— Сейчас, сейчас согреемся, Матвей Григорьевич, — весело сказал Василий, вытаскивая из кармана зеленую фляжку. — Пошли. Вот сюда. — Он проводил гостя в комнату и, заглянув на кухню, спросил у Маняши: — У тебя что, жареная баранина? Много?

— Сколько достала, Вася.

— Давай, не жадничай. И водички холодной, нам спирт развести надо.

— Уж больно холодна, недавно принесла.

— В самый раз!

Василий ковшом зачерпнул из ведра ледяной воды, унес в комнату.

«Господи, хотя бы Семенову-то этому понравилось!» — подумала Маняша.

Она не хотела ударить лицом в грязь. Останется Семенов доволен — и Василию будет хорошо. Не потрафит Маняша — тут уж ей отчитываться придется.

Баранина, обжаренная со всех сторон, жирная, золотилась на сковородке. Не ел бы, а только глядел на нее. Лишний раз добрым словом помянешь Пашку Кривобокову!