Анатолий Соболев - Якорей не бросать

— Большая, нет? — спрашивали меня.

— Вроде большая.

Я никогда не видел вблизи авиабомбы и потому не знал, какие они бывают, а в воде все предметы кажутся больше.

— Вчерашняя, — уверенно сказал кто-то. — Не взорвалась, подлюга! Пятьсоткилограммовыми кидался фриц.

— Такая шарахнет — половину причала снесет, корабли потопит.

Водолазы обсуждали новость, которую я им принес, а меня занимала одна мысль — поскорей бы развязали плетенку галоши и освободили ногу: еще немного, и я закричу от боли. Куда это мичман убежал? Долго мне тут стоять?

— На, курни, — предложил водолаз.

Я отказался. Я еще не курил тогда.

Быстрым шагом вернулся мичман, простукал кирзачами по деревянной сходне с причала на катер.

— Иди, осмотри и доложи — как лежит и где!—приказал он и заглянул мне в глаза: — Не боишься?

Странно, но бомба меня не пугала. Я смотрел, как матросы тяжело поднимали уже завернутого в брезент утопленника на причал.

Мичман тоже проводил взглядом труп:

— Подарочки сегодня. Один за другим. Веселый день. — И снова испытующе спросил: — Не померещилось тебе там? Бомба?

— Не-е, — протянул я неуверенно.

— Иди!—повторил мичман. — И доложи: «не-е» или «да».

Я уже и сам сомневался. Кто ее знает, может, «не-е», а может, и «да».

— В три глаза смотри! — наставлял мичман. — Не задень! Ну давай! Ни пуха тебе...

— Спасибо, —вежливо ответил я.

— К черту! К черту пошли меня! — вдруг заорал мичман. — Интеллигенцию тут разводит!

Послать командира к черту я не мог. Мне было семнадцать, и я был салажонком.

Я долго искал ее, она куда-то запропастилась. То торчала на пути, а то вдруг исчезла, и я уже не знал: видел ее или и впрямь померещилась.

— Ну как? — нетерпеливо допытывался мичман.

— Не вижу.

— Ищи! — жестко приказал мичман. — Раз поднял панику — ищи и найди!

А я не мог ходить, готов был кричать от боли в ноге, тащил ее за собой как тяжелое бревно.

Я уже потерял всякую надежду найти бомбу и думал, что зря поднял панику, когда обнаружил, что стою... на ней. У меня похолодело в груди — все же бомба, не игрушка!

Она врезалась в грунт почти вся, только наклонно торчал черный стабилизатор, и я каким-то образом умудрился встать на него.

Осторожно сойдя с бомбы, доложил наверх:

— Есть!

— Есть? — быстро переспросил мичман. — Бомба?

— Бомба.

— Какого типа? Фугасная, осколочная?..

В этом я еще не разбирался.

— Не знаю.

— А-а!.. — чертыхнулся мичман. — Ну хоть как она лежит?

— Вся в грунте, хвост торчит, — сказал я, чувствуя вину, что не могу грамотно доложить.

— Та-ак, — мичман помолчал. — Стой на месте. Мы тебе сейчас шкертик подадим со шлюпки. Буй поставишь.

— Ладно.

— Не ладно, а есть! — строго поправил мичман.

— Есть, — повторил я.

— Вот так! Жди. Да не вздумай топтаться! Стой в сторонке.

А я не боялся бомбы. По дурости, конечно. «Она неживая, — думал я, — не полезет обниматься». Я рассматривал стабилизатор бомбы — черная железка, довольно крупная. «Неужели полтонны?» —с легким изумлением думал я. Среди хлама бомба выделялась лишь неестественностью, что ли. Хлам сам по себе, а она сама по себе. Среди хаоса свалки она была телом инородным и лежала вроде бы с каким-то затаенным ожиданием. «Почему она не рванула?»

— Смотри! Спускаем! — предупредил мичман.

Я поднял глаза и увидел, что прямо на меня падает что-то длинное и темное. Это был шкертик с грузиком на конце.

— Накинь там петлю на что-нибудь рядом! — приказал мичман.

Я поймал шкертик и, не придумав ничего лучше, стал набрасывать петлю на хвост бомбы. С третьей или четвертой попытки мне удалось это сделать.

— Накинул! — доложил я.

— Выходи! — приказал мичман.

Я поспешил наверх. Наконец-то снимут галошу и боль в ноге прекратится.

Пока снимали скафандр, я заметил, что корабли отошли и стоят на рейде, только один наш катер торчит у опустевшего причала, а на палубе облачают в скафандр мичмана, и здесь же лежит тяжелая черная и приплюснутая противотанковая мина. Мичман подложит ее под бомбу, выйдет наверх, а сапер крутанет свою адскую машинку на берегу — мина взорвется, бомба сдетонирует.

Все страхи мои были позади, я сушился в кубрике возле горячей печки, приходил в себя от пережитого, растирал опухшую ногу, с облегчением чувствуя, как боль покидает ее. И теперь, когда боль сладостно затихала, когда я согрелся у печки, я подумал, что мог бы подложить эту мину под стабилизатор бомбы, незачем мичману самому идти под воду, и сказал об этом.

— Хватит с тебя и утопленника на первый раз, — ответили мне.

Пока я сушился возле печки, с блаженством впитывая тепло, мичман спустился на дно.

Переодевшись в сухое, я вышел на палубу.

Пустой, будто притихший в ожидании чего-то причал; пустынная притихшая губа; недвижные закамуфлированные корабли на дальнем рейде, впаянные в серую, с металлическим отливом воду; хмуро-молчаливые, заснеженные сопки с черными проплешинами на макушках от арктического ветра; низкое оловянное небо; напряженные лица матросов—от всего этого вдруг прокралась в сердце непонятная тревога.

Не зная, что делать на палубе, я стоял в ожидании какого-нибудь приказания возле борта и смотрел на красный буек, слегка покачивающийся над местом, где находилась бомба, и на воздушные пузыри, что стравливал там мичман из скафандра.

По борту катера неожиданно звонко и тяжко ударило, будто кто-то могучий нанес удар молотом под водой, и тут же латунная поверхность губы, к моему изумлению, стала вспухать горой, расти на глазах, превращаясь в высокий мощный фонтан. Из ослепительно белой кипени, чуть подкрашенной изнутри багровым светом, вылетели какие-то черные куски. Низкий, придавленный звук, вырвавшийся из-под воды на волю, все набирал и набирал силу, и гул широко и грозно оглушающим валом прокатился по поверхности губы.

Я ошарашенно хлопал глазами, не понимая, что произошло. Даже тогда, когда воздушная волна плотно ударила в лицо, забила дыхание, отшвырнула меня на стенку рубки и в уши ворвался общий крик ужаса, я все еще не осознавал, что случилось.

Меня сбило с ног, ударило головой о железо рубки, и я, видимо, на какое-то мгновение потерял сознание, потому что, когда очнулся, обнаружил, что лежу на палубе, по которой барабанят комья грязи. Я вскочил и тут же испуганно отпрянул в сторону, потому что по ногам ударило чем-то гибким и красным. Оживший шланг, будто окровавленный обрубок, метался по мокрой палубе и наводил на меня страх своим змеиным телом. Почему-то казалось, что он преследует именно меня и хочет мстительно ужалить.

Водолазы, оцепенев, не спускали расширенных глаз с обрезанного взрывом воздушного шланга.

А белый фонтан уже опадал, исчезал, расплываясь крутой волной по губе. На этой волне сильно качнуло наш катер, так сильно, что я, уцепившись за леер, едва устоял на ногах, все еще продолжая со страхом следить за шлангом, а он извивался и извивался по грязной палубе, то ударяя нас по ногам, то затихая, забившись между бухтами канатов, то вновь хлестал тугой струей воздуха, и мы испуганно отскакивали, пока кто-то не догадался перекрыть вентиль баллона.