Анатолий Соболев - Якорей не бросать

— Как в море — так начинает. Как по заказу, — отвечает Носач, жует он осторожно, морщится. Говорит, что однажды пришлось ему самому себе рвать зуб.

— Самому себе? — не верю я.

— А что делать! — поднимает плечи Арсентий Иванович. — Фельдшерица молоденькая была, руки трясутся. Потянула — сил не хватает. Старпому говорю: «Давай ты». А он: «Боюсь, говорит, никогда не рвал. Глаз подбить могу, а зуб рвать — уволь». Пришлось самому. Хлопнул коньячку для храбрости — выдрал зуб. И ни в одном глазу.

— К базе надо было подойти, — мудро говорю я.

— Э-э, дорогой, — снисходительно улыбается капитан и как неразумному дитяти поясняет: — Это сейчас можно. А тогда ничего не было, самих баз не было. Вышел в море, взял рыбку и — к берегу на разгрузку. Вот когда писателям надо было выходить в моря — насмотрелись бы на жизнь рыбацкую.

Носач морщится, трогает рукой щеку и продолжает рассказ о том, какой в первые годы после войны на рыболовном флоте был сброд. Особенно в Калининграде, куда со всех концов страны потекли любители длинного рубля. Местных кадров не было, да и не могло быть. Город поднимали из руин, приезжие только начинали обживаться, для всех все было в новинку — и эта земля, и эти красно-черепичные крыши домов, и эта дождливая балтийская погодка, и этот совсем бедный судами рыболовный флот.

— Вышел я первый раз третьим помощником, на сээртэшке. Стою на руле, идем каналом, без лоцмана конечно. Не было их тогда. Никого в рубке, я и за вахтенного штурмана, и за рулевого, и за капитана, и за лоцмана. Остальные все по кубрикам лежат. И капитан тоже. Полканала прошел — капитан в рубку влез, спрашивает: «Ты кто?» — «Ваш третий помощник», — отвечаю. Постоял кэп, прислонился лбом к стеклу, вздремнул, опять спрашивает: «Ты кто?» — «Ваш третий помощник», — отвечаю. «А где бичи?» — «Спят бичи», — отвечаю. «Мерзавцы!— возмутился капитан. — На рею бы их вздернуть— да в море понадобятся». И рукой в окно показывает. А я возьми и брякни: «Это канал еще». Посмотрел он на меня, будто впервые увидел, и опять спрашивает: «Ты кто?» — «Ваш третий помощник». —«А раз третий — то не перечь. Капитан сказал — море, значит, море. Право руля!» — «Здесь банка, — говорю ему. — Сядем». — «Ты кто?» — «Ваш третий». — «Раз третий — выполняй приказ капитана. Право руля!» Повернул. Сели. Сутки нас стаскивали. Бичи проснулись, работали как звери. Во-от, дорогой.

Носач морщится, хватается за щеку.

— Черт, и анальгин не помогает, выдрать надо.

Щека у него заметно припухла.

— Сейчас что! — продолжает капитан. — Сейчас условия шикарные. Вон какие каюты! На двоих. А тогда вся команда в одном кубрике теснилась, дышать нечем. Сейчас баня, белье меняют каждые десять дней. А тогда ничего этого не было. И ни эхолотов, ни локаторов, даже радио порою не было. С пустого места начинался калининградский флот. А сейчас что!

Арсентий Иванович замолкает, осторожно жует ломтик колбасы, и вдруг задумчиво-грустная улыбка трогает его резко очерченные жесткие губы. Взгляд светло-голубых глаз, обычно суровых, с холодноватым блеском, становится мягким и теплым.

— А все же хорошее было время! Тяжелое, а хорошее. Веселое. Молодость! Бывало, придем с моря — и на танцы. До утра пляшешь. Там я и Анну свою заловил...

Капитан вспоминает, а я совсем размяк, блаженствую. Смотрю на Носача и думаю, что нос у него под стать фамилии. Какому-то предку его метко влепили прозвище, превратившееся потом в фамилию. И нос, и фамилия передаются теперь из поколения в поколение, не меняясь.

За двое суток, что мы в море, Носач осунулся, морщины прорубились глубже, нос стал еще заметнее. Но странное дело, без этого носа мне трудно теперь представить капитана, и не был бы Носач красив без него. А он красив, капитан, красив мужественной и именно какой-то капитанской красотой. И сразу видно, что обладает он твердым характером, привык командовать, привык ответственность брать на свои плечи.

— Ну что, дорогой, будешь теперь знать, как узкостью идти?—усмехается капитан, будто прочитав мои мысли.

Не успеваю ответить, как вдруг над головой тревожно загудел ревун. Носач шасть из каюты! Николаич — следом, я за ними, в рубку.

Мама моя! Туман пал. Этого еще нам не хватало!

Капитан приказывает поставить тифон на автомат. «Катунь» ревет каждую минуту. А мы, высунув головы в окна, слушаем сигналы встречных судов и глядим во все глаза. Слева в непроглядном тумане орут сразу не то три, не то четыре судна, справа — два. Голоса сливаются. Попробуй разберись, где они, эти корабли, куда идут, какой курс брать нам! Гудки низкие, тревожные, бьют по нервам. Капитан не отрывается от локатора. Ползем самым малым ходом, на ощупь. В рубке напряженная тишина.

По правилам судовождения в такой туман, когда не видно ни зги, обязаны мы стоять на месте и орать, не подпуская никого к себе. Но ведь на промысел надо! Дорог каждый час.

— Право три! — приказывает Носач.

— Есть право три!—четко повторяет Андрей Ивон-тьев.

— Может, остановиться? — слышу неуверенный голос Тин Тиныча.

— Да-а?! — иронически произносит капитан. И даже мне становится ясной неуместность предложения старпома.

Тин Тиныч больше голоса не подает. За двое суток я уже заметил, что старпом при капитане стушевывается, становится незаметным, неслышным. Он как бы лишний в рубке. Видимо понимая это, старается стать еще незаметнее и только смущенно и извинительно улыбается тихой улыбкой, когда возникает какой-нибудь вопрос на вахте. Я уже знаю, что Тин Тиныч был капитаном. А теперь старпом. Почему?

...Мощный низкий гудок все ближе, ближе, сразу чувствуется, что большое судно идет нам навстречу или наперерез. И капитан и штурман смотрят влево. Смотрю и я. В туманной предрассветной хмари замечаю слабое оранжевое пятно, которое все больше и больше расплывается.

— Судно слева, встречным курсом! — докладывает Андрей Ивонтьев, он сдал штурвал напарнику и теперь вместе с ним вглядывается в туман.

— Поздно спохватился, — бросает ему капитан, не отрываясь от бинокля. — Он бы нас уже пропорол, если б шел наперерез.

Оранжевое пятно наливается краснотою, и я наконец понимаю, что это левый ходовой огонь. Теперь различаю и черный корпус судна. Идет огромный транспорт. Совсем рядом. Я еще глазею на него, а остальные уже потеряли к нему всякий интерес, вновь напрягли слух и зрение, стараясь разобраться — что впереди. А там, в тумане, стоит сплошной рев. Будто два враждующих стада зубров встретились и ревут во всю мочь, кто кого перекричит.

Капитан, старпом и Николаич то высовываются в окно, прислушиваясь, то прилипают к локатору.

— Справа идет, —говорит Носач. — Стоп машина!

Тин Тиныч останавливает машину. Прямо перед нашим носом проплывает размытое оранжевое пятно. Я даже не пойму — большой это корабль или маленький. Не видно. Знаю только, что мы обязаны уступить ему дорогу, поскольку идет он справа. Вот если бы он шел слева, то он уступил бы нам дорогу. Здесь тоже правила уличного, вернее, морского движения...