Анатолий Соболев - Якорей не бросать

«Нет, не было, — в который раз разочаровывал меня отец. — Могет, и была, да токо мы не дураки, мы не в сторону красных побежали, а совсем даже наоборот, в тыл белых. Ежели и наладили погоню, то в сторону фронта. Мы, брат, тоже не лыком шиты были, — подмигивал мне отец. — Бегим мы, а Евлампий все про штаны пытает: правда, нет, дадут ли? «Правда, — говорю, — правда. Ежели живыми останемся». Теперь-то смешно, поди, про такое слышать, а тогда не до смеху было — голые воевали. А без штанов много ль навоюешь!»

«А где он теперь?» — спросил как-то я про человека, который спас отцу жизнь. «В Нарыме. Сослали». — «Почему?» — «Почему! Почему! — рассердился отец. — Потому что за штаны воевал. Вот почему! После гражданской мироедом стал. Стадо коров завел, лошадей, по найму у его работали, батраки. Я же его и раскулачил».

Отец тогда долго и хмуро молчал, прежде чем сказать: «Жизнь, она вся в колдобинах. Тут токо и гляди, кабы не провалиться ненароком. А воевал он хорошо. Не возьму грех на душу — хаять не стану. Хорошо воевал. А потом жадность заела. Я когда раскулачивал его, он мне и говорит: «Чо ж, Гордей, я тебя из-под пули спас, а ты меня в яму толкаешь. Рази это по-божески?» Я ему тогда ответил: «Не меня ты спасал, а на штаны позарился. Ты потому и хозяйства себе нахапал — обратно прет, а ты все хапаешь, все мало тебе!» — «Чо ж, — говорит, — столь мук терпели, чтоба голым задом сверкать! А детям, а внукам?» — «Детям не детям, а куда столь?» Сказать-то я сказал ему, и жалости у меня к нему не было тогда, а теперь вот все думаю...»

— Всем свободным от вахты собраться в столовой команды! — раздается голос старпома по радиотрансляции. — Всем свободным от вахты собраться в столовой команды!

Я поднимаюсь с постели. Наверное, итоги соревнования будут объявлять, чья смена выгрузила больше. Кому-то вручат вымпел. Интересно все же, мы с Володей в отстающих или в победителях.

Затянутое белесо-голубоватой дымкой небо, белесо-зеленый океан, чистый от судов и тоже белесый горизонт.

В океане мы одни.

Свободные от вахты матросы жарятся на палубе, на лючине носового трюма, на пеленгаторной палубе и на мостике перед рубкой.

С Мартова сползает десятая шкура, и он розов, как только что выкупанный младенец. А Эдик стал совсем черным, хоть в Африку пускай — не различат. Под тентом устроился Мишель де Бре, он не загорает, бережет кожу, как девушка. А Дворцов, наоборот, жжет себя на африканском солнце, но загар к нему не пристает.

На корме работает бригада добытчиков, зашивают прорехи в трале, прикрепляют дополнительные кухтыли — капитан велел увеличить плавучесть трала. Руководит работой Соловьев. Волосы его совсем выгорели, брови тоже, а лицо задубело, покрылось прочным загаром, будто из меди выковано. И теперь видно, что мужик он красивый, хотя и маловат ростом.

Рыбалка у нас в общем-то идет нормально. По-настоящему еще не «прогорали», в пролове были один раз, да и то всего неделю. Другие же бывают по месяцу.

Носач любит ловить в одиночку. Найдет рыбу, подаст клич, и пока суда спешат к нам из других квадратов, мы успеваем «снять сливки» и опять спешим дальше, в новые квадраты промысла. Носачу бы в промразведке работать! За все эти месяцы мы так ни разу и не попользовались услугами промысловой разведки. Наоборот, был случай, когда капитан разведывательного судна связался по радио с Носачом и попросил подтвердить, что рыбу, которую мы ловим, нашел он, разведчик, а не мы. Ему, разведчику, надо докладывать о своей работе на берег. «Ладно, дам подтверждение», — усмехнулся Носач. Мы тогда на большой косяк напоролись. Черпали «по-черному», как говорит Володя Днепровский. «Вот так, брат, — сказал тогда Носач, поняв, что слушал я радиоразговор внимательно. — Морское братство». И подмигнул. «Служили мы с ним вместе на крейсере «Максим Горький», — добавил с грустинкой. —А теперь вот рыбу ловим». — «Хороший капитан?»— спросил я. «Чечетку выбивал лихо, — раздумчиво произнес Носач. — Призы брал».

И сейчас мы сами нашли рыбу. И спешат к нам со всех сторон. Штурман Гена очень недоволен, что набежит сюда дня через два орда рыболовных судов. «Что за человек! — говорит он о капитане. — Нашел — бери, а не ори на весь свет. На дармовщинку все горазды план выполнить. Пусть сами поищут».

Мы ловим. За сутки худо-бедно, а выгребаем тридцать — сорок тонн. Покрупнее рыбу — в цех, на заморозку, мелочь — в мукомолку.

В общем-то, у нас с планом все в порядке, потому как сделали приличный «задел» на скумбрии, рванули вперед, и теперь на судне после авралов, капитанских разносов и нервозной обстановки наступило затишье. Все подобрели, повеселели, больше слышится смех. Андрей Ивонтьев вытащил на свет божий гитару и поет в основном частушки, а Володя Днепровский рассказывает байки.

Вот и сейчас стоит рядом со мной и заливает. В рубке прохладно и от того, что Володя только что прошелся мокрой шваброй по палубе, и от ветерка, что гуляет по рубке, попадая в нее через открытые двери и окна. Хорошо!

Гена убрался в штурманскую колдовать над картой, определять наше точное местонахождение в океане. Капитан сидит в радиорубке, хочет связаться с начальником промысла. Руль у меня на автомате, и я, поглядывая на чистый от судов горизонт, слушаю Володю. Любит он повспоминать о своей солдатской службе и все смешные случаи.

— Я, знаете, почти каждый день после отбоя лестницу в казарме драил. Ляжем спать, кто-нибудь что-нибудь ляпнет — я хохочу. А старшина роты тут как тут. И наряд мне вне очереди —лестницу мыть до четвертого этажа. Шестьдесят четыре ступеньки. Я их все в лицо знал, у какой где какая щербинка.

— А это не ты меня в гальюн послал вместо каюты старшего помощника? — спрашиваю я, вспомнив свое первое появление на «Катуни».

— Я, — сознается Володя. — Думал, что за мужик тут ходит. Извините.

— Чего уж теперь.

Володя облегченно вздыхает и, облокотясь на пульт управления, так и не успев вынести ведро с грязной водой и мокрую швабру, заливается соловьем:

— Боцман у нас был. Зверь. Его даже капитан боялся. Это когда я на «Пингвине» ходил...

Слева на горизонте, на блекло-зеленой глади океана прямо из воды вырастает белая скала и все увеличивается и увеличивается в размерах. В бинокль рассмотрел— судно, надстройка в несколько этажей. Каждый этаж имеет черные точки окон. По этим окнам и подсчитали — шесть этажей. Большая лайба!

— ...Рыбачили мы у Кейптауна. Морских львов там — уйма! Один из них попал в трал, вытащили на палубу. Возмущается, орет. Мы его хотим по слипу в воду спустить, а он думает, что мы на него нападаем, и кидается на нас в контратаку. И орет благим матом. Один из матросов бросился бежать...

Вырастает из воды транспорт быстро, будто кто выталкивает его снизу. Идет хорошим ходом. Узлов тридцать, поди. Вон уже и бурун перед носом белеет. Пустой, видать, потому и ход хороший.