Анатолий Соболев - Якорей не бросать

Доброе лицо старой, много повидавшей и пережившей женщины становится грустным.

— И молодые, и здоровые они, ребят бы понарожали, и умные, и порядочные, а вот некрасивые — и жизнь идет по ухабам. Одиночество вообще невеселое дело, хоть и для мужчины, а одиночество женщины — страшное дело. Есть у меня одна знакомая, — продолжает она, — уже за полсотни перевалило ей, одинокая. Детей у нее нет, с мужем еще в молодости разошлась — пил сильно. А потом все искала друга жизни, да так и не нашла.

Находились, конечно, на время. Не святая она, живая женщина, были у нее мужчины. А вот друга так и не нашла. Теперь вот уже старость подкатила. И так жалко ее! И умница, и симпатичная, и элегантная, и по дому все умеет, а вот не нашлось друга жизни. Я против нее счастливейший человек: и дочка есть, и внучка. У нее нет и не будет уже. Придет, всплакнет. «Как вспомню, — говорит, — что одной в постель ложиться и не к кому душой прислониться, погреться, так сердце льдом подернется». И так больно за нее! Женщине ласка нужна, доброе слово, защита нужна, сознание, что есть мужчина, который защитит, пригреет, которому можно пожаловаться, который пожалеет. Женщины очень нуждаются в жалости.

Я смотрю на нее и думаю, что ей самой мало досталось мужской жалости и сама она не знает, что такое идти по жизни с другом. Тот, единственный, погиб на войне, а потом она тоже не смогла найти себе друга жизни. Но у нее есть память того, единственного, — дочь.

— А сколько я абортов им переделала! Хоть и не хирург. Молоденькие девушки, неопытные, несмышленыши, на них сразу охотники появляются. Сходить в море и остаться нетронутой — это только в воспитательных романах бывает, а в жизни это редчайший случай. Судите сами — полгода в море, а не шесть дней. А вернуться на берег беременной— позор. Вот и делала.

Она вздыхает, долго смотрит в иллюминатор, в жаркое сизое марево над океаном.

— А некоторые идут подзаработать, чтобы потом, на берегу, найти себе мужа. Ходила я несколько рейсов с такой женщиной. Накопила она деньжат, списалась на берег и вправду нашла себе мужа. А он последний пьяница. Я бы такого и даром не взяла. А у нее это, пожалуй, последний шанс. Хоть какая-то видимость замужества есть, все не одиноко в доме.

Сижу с доктором, слушаю. Мне уже легче, давление сбито, и завтра я выхожу на вахту. Сегодня последнее докторское чаепитие.

— Да, в море идут одинокие женщины, — повторяет Римма Васильевна. —Конечно, заработок тоже привлекает, это немаловажно в нашей жизни, особенно для женщины. В боновском магазине оденется, другими глазами на себя посмотрит. Для женщины очень важно — как она одета. Даже самая некрасивая, но хорошо одетая чувствует себя красавицей. А я для дочки стараюсь, — вдруг говорит Римма Васильевна. — Квартиру кооперативную надо им построить. И обстановка, конечно, нужна, мебель, там, гарнитуры. Вот схожу еще рейса два, пятилетку Арсентий Иванович закончит, буду потом дома сидеть, с внучкой нянчиться. Надоело тоже по морям ходить. Но и пенсию хочется заработать приличную. — И вдруг вздыхает: — Ох, не завидую я первым помощникам, где женщины есть на судах. Разве за всеми уследишь, да еще на большом судне, по всем каютам не заглянешь. У нас Шевчуку наполовину легче, чем на рефрижераторе, например, — ни одной женщины. Я-то не в счет, — усмехается она. — А на базах, там глаз да глаз. Море — это проза.

— А романтика разве не играет роли?

— Ну романтика здесь стоит на последнем месте. Молодежь нынче тоже стала практичной. Ее в море влечёт не романтика, а заработок. И девчушки просятся в рейс, чтобы заработать. Не последнюю роль играет и мечта выйти замуж за моряка. И тоже — не форма морская их привлекает, как раньше было, а заработок. Редко кто ради романтики идет. Мало я встречала таких.

— А вот Володя Днепровский и Андрей Ивонтьев из-за романтики пошли. С детства мечтали о море, — возражаю я.

Мне почему-то становится обидно. Неужели уж не осталось ни капельки романтики в наши дни! Неужто один практицизм у людей нынешнего поколения.

— Ну есть, конечно, и романтика. Но, во-первых, это парни, а не девчата, а во-вторых, таких, как Володя Днепровский и Андрей Ивонтьев, раз-два и обчелся. А остальные после армии, как правило, идут на рейс, на два подзаработать и поехать в родные места не голым, чтоб и погулять было на что, и жениться. Походят год-два, оденутся, на книжку какую-то сумму положат и списываются на берег. Есть, конечно, которых и затягивает море. Вот Мартов. Хотел рейс-другой сходить после армии, а уж одиннадцать лет ходит. А там, глядишь, в Калининграде и семья появляется, и остается человек рыбаком на всю жизнь. Я не говорю про штурманов, те образование получили, специально для моря готовились и всю жизнь с ним связаны. Вот они, пожалуй, романтики, и то когда поступают в мореходное училище. Потом клянут, да поздно. Ну и привычка — великое дело.

— Вы совсем отрицаете любовь к морю?

— Нет, зачем же! Не отрицаю. Много и таких, конечно. Я про женщин в основном говорю. Женщине в море нельзя долго оставаться.

Я вспоминаю рассказ Носача.

«Принял я буфетчицу, молоденькую еще, девятнадцати лет. Бойкая такая. Ну, думаю, эта парням головы вскружит, пожалуй что оплошку я совершил. Пришли на промысел. Сплю как-то. Слышу, кто-то трогает меня. Открыл глаза — буфетчица. «Что случилось?» — спрашиваю. «Ничего», — говорит. «А чего пришла?» — «Ну как чего...» Тут дошло до меня. «Иди, — говорю, — девочка, выбрось это из головы». А она мне: «Все равно с кем-то спать придется, уж лучше с капитаном. Никто не тронет потом, побоятся». — «Правильно, — говорю, — ты вопрос решаешь — лучше с капитаном, потом никто не тронет, это верно. Только заметила ли ты, что я тебе в отцы гожусь?» — «Все равно с кем-то спать придется», — твердит свое. И плачет. «Не реви, — говорю, — ни с кем ты на моем судне спать не будешь. Одна будешь спать». — «Ой, неужели правда! — обрадовалась, сквозь слезы улыбается. — А мне на берегу сказали, что все равно не убережешься. Я и решила — уж лучше с вами». — «Иди, — говорю, — не бойся. И спи спокойно». А наутро собрал команду и объявил: «Если кто хоть пальцем тронет нашу официантку, сам лично за борт выброшу подлеца. В тюрьму сяду, но подлеца уничтожу». А они мне говорят, черти: «А если по согласию? Тогда как? Обоих за борт?» — «Это, — говорю, — только с моего согласия ваше согласие будет, а моего согласия вам, жеребцам, нету. Считайте, что это дочь моя с сегодняшнего дня». С год назад на улице вдруг кинулась ко мне женщина, целует. Смотрю, она. Совсем уж взрослая женщина. Дочка у нее, шесть лет. А рядом с ней мужчина. Она ему говорит: «Вот мой названый отец. Познакомьтесь, — говорит, — это мой муж, а это наша дочка». Не поверишь — у меня аж слеза навернулась, до того хорошо было на них смотреть, будто и впрямь дочку встретил после разлуки».