Александр Миронов - Только море вокруг

— Посоветоваться пришел, — сказал он. — Не нравится мне…

— Что? — буркнул Алексей, нисколько не удивляясь такому вступлению.

— Все не нравится. И что с подвозкой материалов у нас перебои, и что нормы едва выполняем, и что водку хлопцы раздобывают где-то… А больше всего не нравишься ты.

— Ч?!

— Ага, — Григорий Никанорович кивнул тщательно выбритой головой и поверх сдвинутых на кончик мясистого носа очков внимательно посмотрел на Маркевича немного выпуклыми близорукими глазами. — Я и говорю: ты. Не персонально, так сказать, — персонально ты парень хороший. Но вот в роли исполняющего обязанности капитана…

Слова старшего механика, а еще больше тон, каким они были произнесены, и, главное, взъерошенный, петушиный вид его не на шутку задели Алексея. Григорий Никанорович никогда не любил вмешиваться в чужие дела, тем более вот так, ни с того ни с сего выпаливать в лицо человеку далеко не приятные откровения. Даже с подчиненными он не разговаривал резко, не повышал на них голоса, хотя среди машинистов и кочегаров встречаются разные люди. Маркевич не раз удивлялся, каким образом пожилому, молчаливому и, пожалуй, излишне застенчивому стармеху удается поддерживать прямо-таки замечательную дисциплину среди машинной команды. Он вдруг вспомнил, что без малого год назад Симакова и парторгом-то выбрали на судне в основном за его молчаливость и скромность, за умение так работать, что глядя на старшего механика, не усидит без дела и самый отъявленный лодырь. Правда, парторгом он оказался отличным, никому из коммунистов и в голову никогда не приходило не прислушаться к его мнению, не воспользоваться дельным, всегда продуманным советом. Уважали, ценили опытного моряка и беспартийные члены экипажа. Но, почему-то всем казалось, что, кроме судна и машинного отделения, Григорию Никаноровичу нет больше ни до чего никакого дела. И вдруг — на тебе: «Ты мне не нравишься!»

— Так, значит, не нравлюсь? — не то переспрашивая, не то подтверждая, повторил Алексей. — А чем, если не секрет? Или, может, с Ведерниковым на ремонте было бы лучше?

— Лучше! — кивнул Симаков и, на лету подхватив свалившиеся очки, водрузил их на место. — Матерщинник, бурбон, слово без крика не скажет, а — лучше! Спросишь, почему? Изволь: Борис Михайлович трусоват, к начальству ни с каким делом не сунется. Но он бы из тебя и из нас душу вымотал, а заставил укладываться в сроки. Не прав я?

— Прав…

— И я говорю: прав! А что делаешь ты? Тебе пароход доверен, люди… Представь себе, что завтра война. Сам знаешь, как наш «Коммунар» понадобится. И вот вместо того, чтобы поднять людей, сплотить их на быстрейшее окончание ремонта, ты или ходишь весь день с таким видом, будто деревню продал и деньги пропил, или забираешься, как сейчас, в каюту, и — «знать ничего не знаю, ведать не ведаю». Скажешь, не так?

— Нет, не так! — вскочил Маркевич, уязвленный до глубины души. — Не так! Я дал Глотову слово, что справлюсь… что мы справимся с ремонтом, и я сдержу его! Но разве моя вина, что нам не доставляют то одно, то другое? Или что лучшие бригады судоремонтников забрали отсюда на «Красную Кузницу»? Да будь я хоть семи пядей во лбу…

Григорий Никанорович замахал руками, сморщился так, что коричневое от загара лицо его стало похожим на печеное яблоко.

— Эх, заякал «Я-ста, да мы-ста…» Ты не о себе, о команде думай. Разве в тебе одном дело? Не ты, так другой будет: пришлют, не оставят судно без капитана. А вот тебя…

— Попрут?

— Могут. Очень даже свободно! Только заранее предупреждаю: в таком случае, Алексей Александрович, без выговора ты от нас не уйдешь. Это я тебе гарантирую на ближайшем же партбюро.

У Маркевича дыхание перехватило от обиды.

— За что? Что ты такого наделал?

Симаков ответил шутливо, но без улыбки:

— Что наделал? Давай посчитаем. От графика с ремонтом отстали? Раз! — он загнул крючковатый палец. — Хлопцы начали выпивать? Два! Работаем — лишь бы день прошел? Три! А кто за все в ответе? В первую очередь ты, временный капитан: не возглавил людей, не организовал, ждешь, пока о нас в пароходстве подумают. Не так? Нет, ты скажи, прав я или не прав?

— Хватит! — снова вскочил Алексей с дивана, на который только было опустился. — Можешь ставить вопрос на бюро!

— Погоди, погоди. Ишь, распрыгался! — Я тебя ни пугать, ни запугивать не собираюсь, а ответ перед коммунистами, если понадобится, держать заставлю. Садись, говорю! Вот так… Это, брат, все присказка была, а сказка впереди…

Он опять пододвинул к себе блокнот, глянул на одну, на другую страницу его и, сведя брови так, что между ними залегла глубокая синеватая складка, продолжал, обращаясь к старпому на «вы», как всегда это делал в чисто служебных разговорах:

— Думать надо, товарищ Маркевич. Думать, работать. А все лишнее, — Алексею показалось, что Симаков бросил быстрый взгляд на фотографию на столе, — побоку, чтобы не мешало! Вот и давайте думать. Я тут кое-что набросал. Предложения, значит. Хотите послушать?

— Прошу вас, — в тон ему, тоже очень серьезно согласился Алексей, начиная понимать, ради чего явился к нему этот далеко не застенчивый, как казалось раньше, человек.

— Так вот! — Григорий Никанорович уселся поудобнее, отодвинул блокнот в сторонку. — В первую очередь надо вызвать из города, с отгула всех коммунистов. Всех до единого! Закончим ремонт — отгуляем, а пока не до отдыха.

— Согласятся?

— Я говорю: ком-му-нис-тов! — поднял палец старший механик. — завтра в обеденный перерыв закрытое партсобрание: ваш короткий доклад о ходе ремонта. Что уже сделано, что еще надо сделать, что мешает работе и почему. Тут уж не стесняйтесь: все выкладывайте о пароходстве, поподробнее, побольше! Чтобы потом политотделу было с чем вмешаться.

— А вмешается?

— Еще как! Я говорил там, они ждут от нас материалы вот и надо все подготовить. Ну, и в заключение: как организовать дальнейшую работу на корабле? Предложения, так сказать. Это сделает Яблоков от имени судового комитета.

— Вы и с ним уже успели переговорить? — удивился Алексей.

Симаков молчал, с любопытством разглядывая его, и даже вздохнул.

— Прости меня, товарищ Маркевич, — опять переходя на «ты», заговорил он, — но иногда мне кажется, что в голове у тебя веет как бы это сказать, ветерок какой-то, что ли… Неужели, думаешь, я пришел бы к тебе, не обмозговав вопрос со всех сторон, не обсудив его с коммунистами? Одна голова — дело хорошее, но только тогда, когда она думает сама за себя и для себя. А у нас не так, мы… — Григорий Никанорович сделал паузу. — Правильно считает председатель судкома Яблоков: пора вводить задания на каждые сутки. Вечером, после работы, подвели итоги за смену, и сразу — план на следующий день, а? Хорошее дело, умное: работа любого человека — у всех на виду!