Александр Миронов - Только море вокруг

Услышав над головой тяжелые шаги Ведерникова, мысленно ругнулся: «Чтоб тебе ногу сломать, пень!»

Утром Борис Михайлович на судно не вернулся. Напрасно прождав его до полудня, когда как раз и выгрузка закончилась, Маркевич понял, что в этот день капитан решил вообще не появляться на корабле. Что ж, Ведерников способен и на это: разве он станет считаться со своими подчиненными? «А вдруг и в самом деле сломал по дороге ногу?» — почти со злорадством подумал Алексей.

Но гадай, не гадай, а с парохода не уйдешь. Сам вчера отпустил домой второго помощника, Лагутина, на одного лишь третьего штурмана судно не оставишь, а значит, и придется вам, товарищ старпом, неотлучно торчать на борту до тех пор, пока многоуважаемый Борис Михайлович Ведерников не соизволит явиться собственной персоной.

Как все-таки безобразно складываются иногда обстоятельства. Думаешь, волнуешься, заранее что-то планируешь, и вдруг встанет на твоем пути этакий пень, споткнешься об него, и — будь здоров, не кашляй, все летит в тартарары! А ему хоть бы что. Сидит, небось, сейчас, попивает крепкий чаек вприкуску, как старорежимный купчина, и невдомек этому чаеглотателю, что на судне бесится, из кожи вон лезет от нетерпения несчастнейший из смертных. Хоть бы сегодняшний вечер отдал, а потом мог бы до самого конца ремонта не появляться на борту!

Вместо Бориса Михайловича пришла какая-то женщина, спросила у вахтенного матроса, где найти старшего помощника, и под расписку на обороте конверта, как строго официальный документ, вручила Маркевичу лист бумаги, исцарапанный знакомым, а сейчас попросту ненавистным почерком.

«Ставлю вас в известность, — прочитал Алексей, — что я заболел. Временно, до моего выздоровления, исполнение обязанностей капитана на вверенном мне пароходе „Коммунар“ возлагаю на вас под вашу личную персональную ответственность. Приказываю ежедневно в 16.00 с нарочным матросом письменным рапортом докладывать мне на дом о положении и ходе ремонтных работ на судне. Капитан парохода „Коммунар“ Б. М. Ведерников».

— Что передать-то? — спросила женщина, видя, как по мере чтения все больше мрачнеет лицо моряка.

— Передать? — переспросил Маркевич. — Ах, передать… А вы, собственно, кем приходитесь Борису Михайловичу?

— В работницах я у них. По хозяйству, значит.

— А-а, по хозяйству. Ну, в таком случае можете передать, чтобы он… Впрочем, не надо. Скажите только одно слово: «Есть». Он поймет.

— Как же, конечно, поймет, — заулыбалась посыльная. — Я тоже знаю это слово, он и меня приучил. «Марфа, я кричит, туфли!» И ежели подашь без этого самого слова, назад отсылает. «Отрепетуй, — требует, — по всей форме!»

— Строгий, выходит, хозяин? — невольно улыбнулся Алексей, выслушав столь неожиданное признание.

Женщина сердито сверкнула глазами, жестко подобрала губы и, покрепче зажав в сухой ладони конверт с росписью старшего помощника, выпалила, как отрубила:

— Ирод!

— Вот это вы ему и скажите, — не выдержал, расхохотался Маркевич, провожая посыльную к трапу.

Он вернулся в каюту, негромко и грустно насвистывая сквозь зубы. Прощайте, Таня, счастливого вам пути. Знать не сулила судьба встретиться еще раз. А может, это и к лучшему? Не пройдет и недели, как вы прочно и навсегда забудете о единственной белой ночи, в которую, неведомо для вас, невезучему моряку Алексею Маркевичу было так по-человечески хорошо…

— Алексей, ты дома? — послышался из-за двери, из коридора, голос Глотова. — Алексей!

Маркевич вскочил с дивана, распахнул дверь.

— Васильич? Прошу! Что это вы так поздно?

— Дела, брат. Запарился я в пароходстве, голова гудит. Дай, думаю, прогуляюсь, проветрюсь, да и тебя заодно проведаю. Чем угостишь?

— Чаю? Могу предложить с ромом.

— Давай лучше без первого, — Василий Васильевич бросил фуражку на диван, расстегнул ворот кителя. — Ф-фу!.. Предписание получил?

— Какое? Первый раз слышу. Борис Михайлович…

— Знаю! Я поморщился глотов, наливая в стакан ароматный вишнево-черный ром. — Ох, и хитер же Борис. Штучка!

— Хитер? Но ведь он заболел.

— Хм, заболел… Присылать временную замену? Или сам справишься?

— Справлюсь, — не задумываясь ответил Маркевич. — Не я один, всей командой справимся. Команда у нас…

— Тоже знаю, о команде речи нет. — Василий Васильевич пригубил из стакана, посмаковал огненный напиток. — Хорош! Лишней бутылочки не найдется? Матери снесу, лучшим лекарством от простуды считает.

Он помолчал о чем-то думая, как бы взвешивая мысли, и даже крякнул:

— Эх, молод ты, Леша, вот что плохо! И годами молод, и стажем плавания. А то перевел бы я Бориса на каботажное судно — пускай ползает помаленьку возле берегов, а тебя командиром на «Коммунаре». Но нет, нельзя: сорвешься невзначай, наломаешь дров, а потом на всю жизнь, ни рыба, ни мясо. Как Ефим Носиков. Помнишь его?

Алексей усмехнулся:

— Помню… Вместе плавали на «Павлине Виноградове»… А в капитаны, Василий Васильич, мне еще рано. Хотя таким, как Носиков, я ни при каких обстоятельствах не буду.

Глотов не стал опровергать его, тем более, что сказано это было без тени бахвальства. Допил ром, опустился на диван, вытащил из кармана и раскурил трубку. И только пыхнув сизыми клубочками дыма, спросил:

— Так, говоришь, не получал предписания? Ясно, опять во «входящих» и «исходящих» застряло до утра. Ох, и доберусь же я до них! — Он даже пальцем погрозил кому-то. — Некогда нам утра ждать, Алексей Александрович. Ни дня, ни часа лишнего терять нельзя. Утром бумажку получишь, а сейчас готовь людей к перетяжке.

— На «Красную Кузницу»? На ремонт?

— Нет, в Лайский док: «Красная Кузница» забита до отказа. В пять часов подойдет буксир, и отправляйтесь, чтобы к началу работы быть на месте. Людей на борту хватит?

— Справимся, — так же уверенно, как и в первый раз, повторил Маркевич.

Он спокойно выслушал распоряжения заместителя начальника пароходства, хотя отправка в Лайский док означала, что отныне и до окончания ремонта судна коммунаровцам почти не придется бывать в городе. Док этот далеко, в одном из глубоководных рукавов Двины, в Лае, а от него до Архангельска с полсотни километров, не меньше. Пригородные пароходы ходят туда лишь один раз в сутки, по утрам. Попробуй не опоздай на работу. И уж кому-кому, а старпому, исполняющему обязанности капитана, об отлучках с судна нечего думать. Недаром Лаю моряки называют Камчаткой. «Ну и пускай, — подумал Алексей, — а что мне, собственно, делать в городе?»

Будто уловив то, что он сам решился додумать, Василий Васильевич нарушил молчание:

— От Тани тебе привет. Завтра уезжает домой.

Маркевич почувствовал, как краска залват его щеки, лоб, шею. Даже мочки ушей загорелись от смущения. Боясь, что Глотов заметит и неправильно истолкует это смущение, он как можно равнодушнее встал со стула, подошел к шкафу и, взяв непочатую бутылку рома, принялся очень медленно, Аккуратно заворачивать ее в лист желтой бумаги. Спросил, не оборачиваясь: