Александр Миронов - Только море вокруг

Но ни напускной хозяйственный тон его, ни косой взгляд не укрылись от Полины Васильевны.

— Маринка? — переспросила она. — Это кто же, сестра твоя?

— Меньшая. Мать на работе в ночную смену, а она одна. Ревет, поди, меня дожидаючись. До свидания вам…

— Погоди! — На этот раз голос Полины Васильевны прозвучал повелительно, строго. — Задержись на минутку…

Она вышла из кухни — маленькая, деловито-серьезная, хрупкая, и вскоре вернулась с каким-то свертком в руках.

— Возьми, — протянула парнишке, — отнесешь сестре. Пирог тут, сахарку немного, крупа… А теперь беги…

Мальчик ушел, от радости забыв поблагодарить. Полина Васильевна плотнее прикрыла за ним дверь, задвинула засов и, повернувшись к Алексею и Тане, сурово и требовательно посмотрела на них.

— Ну? Долго еще намерены скрывать?

Таня с мольбой взглянула на Алексея — «помоги!» — и протянула к матери руки…

Прямо с вокзала Маркевич направился не в Управление пароходства, как думал вначале, а на квартиру к Глотовым. Хотелось и отдохнуть после утомительной тряски в жестком вагоне и особенно повидать Степаниду Даниловну, поцеловать дочь. Лучше всего это сделать сейчас, днем, когда Василий Васильевич и Нина Михайловна на работе, а Анютка в школе. Вечером будет не до того.

Вместе с потоком обгоняющих его пассажиров он медленно шел по льду через Северную Двину, стараясь не ступить в наполненные снежной кашицей лужи и не скользнуть ногой в глубокие колдобины, пробитые колесами грузовых автомобилей. Шел хоть и не без напряжения, но довольно уверенно: сказались два с лишним месяца, которые пришлось все же, набираясь сил провести в ярославском госпитале после отъезда Тани.

Мартовское солнце светило вовсю, прогревая спину сквозь черное сукно шинели, и Маркевич подумал, что весна в этом году, пожалуй, придет раньше обычного. Вон как много луж на исхоженной и изъезженной дороге, как взлетают фонтаны мутных брызг из-под колес проносящихся мимо грузовиков. Снег заметно осел на нетронутом ледяном покрове реки, Да, весна уже не за горами…

Маленький домик на Новгородском проспекте показался странно притихшим, придавленным, когда Маркевич вошел во двор через калитку в облезшем, обшарпанном зеленом заборе. Стружки и грязь на дорожке, ведущей к крыльцу, возле сарая из-под снега торчат как попало разбросанные дрова, деревянные ступеньки крыльца не выскоблены до белизны, а черны от многочисленных следов. Видно, и силы у Степаниды Даниловны не прежние, чтобы следить за порядком, и у Василия Васильевича нет ни минуты свободной, чтобы поддерживать привычный порядок во дворе.

Дверь раскрылась с незнакомым, режущим скрипом, — даже петли смазать у Василя не находится времени. Шагнув в кухню, Алексей выпустил чемодан и протянул руки:

— Капелька!

Дочка бросилась к нему, обхватила за шею крепко-крепко.

— Разве ты одна дома? — спросил Алексей, разглядывая и целуя Глорочку. Десять лет, а какая маленькая, тоненькая какая! Только глаза не детские: и суровость в них, и озабоченность, и, как будто, непроходящее, немеркнущее ожидание чего-то. Вот такие же точно глаза были и у парнишки, незадолго до Нового Года подарившего ему елку там, в Ярославле. Такое же выражение видел он в глазах у ребят на вокзалах, в поездах: будто живут они, все время ждут чего-то.

— На работе все, — наконец ответила девочка, — а Нюра в школе.

— А бабушка?

Подождав, пока он повесит на крюк шинель, пока сядет к столу, дочка тоже опустилась на табуретку и, чуть-чуть вздохнув, пояснила:

— В больнице Плохо ей, папа, совсем не может ходить.

Потом вдруг вскочила, захлопотала, засуетилась, как, бывало, делала это Степанида Даниловна.

— Мой руки, сейчас я тебя накормлю.

И, собирая на стол, продолжала рассказывать:

— Летом еще пошла в сарай, и все нету и нету. Мы с Анюткой побежали за ней, а она лежит на земле и почти не дышит. Испугались мы… Хорошо, что тетя Нина дома была. С тех пор и болеет.

— Давно в больнице?

— Давно. Всю зиму. Ты к ней сходишь?

— Схожу.

Странно чувствовал себя Алексей в эти минуты. Ожидал встречи с дочерью, представлял себе, как будет ласкать свою Капельку, а вот встретились, и — какая-то обоюдная скованность.

— А ты в школу ходишь? Учишься?

— Как же… У тети Нины, в третьем классе…

Нет, не этого вопроса она ждала; подошла, требовательно, в упор.

— Папа, а ты к маме пойдешь? Мы с тобой пойдем к маме?

Ложка с жиденьким супом дрогнула в руке Маркевича.

— Разве… разве мама говорила с тобой обо мне?

Девочка потупилась, отошла к печке.

— Говорила, — чуть слышно ответила оттуда. — несколько раз просила вернуться. Ты сказал, чтобы я ждала тебя здесь…

— Ну, а если бы, — Алексей почти выталкивал из себя слова, — я вернулся еще не скоро?

— Я ушла бы… к маме…

И все: убежала из кухни, захлопнула за собой дверь, оставив отца лицом к лицу с горькой, но неизбежной правдой.

Где находится Степанида Даниловна, в какой больнице? Алексей даже не спроси об этом у дочери, растерявшись при виде смятения ее…

Шел по улице и думал: как дальше быть? Все казалось продуманным до мелочей, решенным: Глора будет жить у Степаниды Даниловны, а приедет Таня, и заживут они втроем, нет, вчетвером, — Полину Васильевну заберут к себе.

А сложилось все по иному: Тани нет, на фронте: Степанида Даниловна в больнице: сам он пока между небом и землей: а Капелька…

«За нее решали, — уколола мысль, — а она — человек».

Горько стало от этой мысли, зло взяло на самого себя: ишь оптимист-одиночка, за всех думать хочешь! А жизнь, дорогой мой, не желает мириться с готовыми, заранее разработанными схемами, она выдвигает подчас, может, неразрешимые задачи. И твоя дочь, Алексей Александрович, все настоящее и все будущее ее и есть одна из таких задач: как быть дальше?

Один человек мог сейчас если не распутать сумятицу в его голове, так хотя бы внести некоторую ясность: Степанида Даниловна Глотова. И, как всегда в трудные минуты за уже многие годы своей жизни, Алексей решил разыскать матросскую мать.

Он не ошибся в надежде найти ее в больнице водников имени Семашко. Только справился в регистратуре, и дежурная, не заглядывая в свои кондуиты, сразу же улыбнулась, сказала тепло, как о старой и близкой знакомой:

— В терапевтическом, в семнадцатой палате. Идите, бабушка рада будет.

И Степанида Даниловна действительно обрадовалась ему. Полусидя в кровати, она задумчиво вязала очередной носок из серой шерсти для своего Василя, когда Алексей вошел в палату. Старушка почти не изменилась с тех пор, как виделись они в последний раз: такая же чистенькая, такая же сосредоточенно-спокойная.