Александр Миронов - Только море вокруг

— Мне бы лучше на «Коммунар»: все ребята там.

Глотов улыбнулся.

— Понимаю. Но на старых, учти, там остались немногие. Большинство на «американцев» перешли. Придется тебе самому экипаж подбирать.

— Мне? — Алексей удивленно поднял брови.

— Тебе, товарищ капитан, — лицо Василия Васильевича стало серьезным. Принимай судно, Алексей Александрович. Сегодня же. Навигация не за горами, дорог каждый час. Сейчас подготовят приказ о назначении.

Он снял телефонную трубку, вызвал отдел кадров. Маркевич не посмел отказываться: видно, вопрос о его назначении был предрешен заранее. И даже сердце екнуло радостно: только приехал в Архангельск — и сразу на свое судно, к Закимовскому, к Симакову…

— одного человека я тебе уже теперь порекомендовать могу, — сказал Глотов, опуская трубку на рычаг. — На-ка вот, прочитай.

Достав из стола измятый, замусоленный листок бумаги, он протянул его Алексею.

— Узнаешь? Читай, читай… Письмо оказалось коротенькое, лишь несколько косых строк на одной стороне листка.

«Здоров, Василь! — прочитал Маркевич. — Знаю, не ждал ты от меня весточки, а я живой. Был на матушке Волге, в морской пехоте. Слышал, небось, как мы там дали фрицам прикурить? На всю жизнь запомнят те, что живыми остались! Только и меня, суки, в последний раз куснули за левую ляжку осколком мины. Ничего, в госпитале залатали, уже хожу помаленьку. Скоро выписываюсь, а деваться некуда, в армию пока не берут, колченогим стал. Возьми ты меня, пошли духом на какую ни есть коробку. Справлюсь! Привет ребятам, если они у тебя — Золотцу, Алешке, Яшке Ушеренко. Вызывай скорее, дохну от скуки. Петька».

— Неужели? — поднял Алексей от письма заблестевшие глаза.

— Он и есть, — кивнул Глотов. — Иглин. Возьмешь к себе?

— А как же?

— Жди. Я с неделю назад ему вызов послал.

Василий Васильевич умолк, задумался. На смуглых щеках его пролегли глубокие жесткие складки, глаза вдруг стали суровыми, осуждающими, и когда опять заговорил, в голосе, в тоне, чувствовалась откровенная неприязнь:

— Ты Ведерникова помнишь? Как твое мнение о нем?

Алексей потупился.

— О покойниках, говорят, не принято отзываться плохо…

— Не принято? — Глотов выдвинул ящик стола. — А если мерзавец и после смерти пытается гадить всем и каждому, тогда как? На, читай, блюститель всяких «принято» и «не принято»!

Он не подал, а почти швырнул через стол несколько размашисто исписанных листков бумаги, сшитых по уголку парусиновой ниткой. Маркевич взглянул на них и сразу узнал нажимистый почерк Бориса Михайловича. Все еще не понимая, чем вызвано раздражение друга, пододвинул листки к себе, прочитал фразу, вторую и, чувствуя, как становится трудно дышать от гнева, от возмущения и нахлынувшей брезгливости, забыв о Василии Васильевиче, углубился в текст.

«Так вот, значит, что он писал, когда я неожиданно вошел в каюту! — мелькнула догадка. — Потому-то и поспешил убрать со стола эту гадость…»

А Ведерников не жалел красноречия для того, чтобы как можно убедительнее составить рапорт на имя народного комиссара морского флота. И преобладали на его палитре главным образом черные, самые мрачные тона. Старший штурман выглядел в этом рапорте не только жалким, трусливым эгоистом, но и подозрительным типом, окружающим себя проходимцами и врагами народа. Чего стоит один Егор Матвеевич Закимовский, неизвестно какими путями вырвавшийся из мест заключения! И такого-то человека старпом Маркевич не только взял на судно вопреки воле капитана, а еще и приблизил к себе, и, конечно же вступил с ним в сговор, направленный против экипажа. Мало того: на стоянке в Сан-Франциско Маркевич связался с американским инженером, быть может, разведчиком, Уиллером, и тот буквально дневал и ночевал в каюте старпома. Очень странно, что парторг Симаков, исполняющий обязанности старшего механика, не попытался пресечь эту предосудительную связь. Да и как он мог пресечь ее, если сам же вместе с Маркевичем, во время шторма в Атлантике хотел сбросить за борт капитана судна!..

Алексей заставил себя дочитать до конца, поднял глаза и встретился взглядом с полными все еще злой иронии глазами Василия Васильевича.

— Где вы взяли… это?

Глотов усмехнулся.

— В столе у него, у Ведерникова. После того, как ледокол притащил «Коммунара» в порт. Нравится?

— Противно… Не пойму, на что он рассчитывал, когда сочинял эту… это… этот рапорт? Ведь все его доводы и обвинения…

— Прости меня, Алексей, но или ты еще слишком молод, или просто глуп, — перебил Василий Васильевич. — На что рассчитывал… А на что рассчитывают кляузники и мерзавцы, сочиняющие подобное? Пока разберутся, пока выяснят, где правда, где ложь… А тем временем ты, Закимовский, чистейшая душа, коммунист до мозга костей Симаков только успевайте оправдываться, — «я не я!» Да и мне фитиль: просмотрел чуть ли не врагов народа. И Таратину: притупление бдительности, близорукость, политическая слепота. Целое дело! Так, Алеша, и создавались некоторые дела… А таким как Ведерников, иного и не надо, заварилась каша — и точка, никто не посмеет косого взгляда на них бросить, резкого слова сказать, — в порошок своими кляузами сотрут!

— Почему же меня не стерли? Ведь рапорт-то на имя наркома.

— Не пошел он в Москву. Ты же знаешь Таратина: фальшь за тысячу миль чует. Жаль, что нету Ведерникова, Григорий Яковлевич устроил бы ему веселенькую жизнь…

Глотов рассмеялся, видимо, представив себе встречу начальника политотдела с автором рапорта. Но Маркевичу было не до смеха. Он сидел нахохлившись, понуро, все еще переживая неслыханную эту подлость. В самом деле, черт знает, что могло получиться.

Глотову стало жалко его, он взял рапорт, неторопливо изорвал его и брезгливо бросил в корзинку под столом.

— Для тебя берег: хотел, чтобы ты своими глазами убедился, до чего может докатиться человек. Тверже надо быть, Леша, принципиальнее и… помнить, что вахтенный должен находиться только на столе в штурманской рубке!

Алексей покраснел, вспомнив, что такие же точно слова слышал год с небольшим назад от Григория Никаноровича Симакова. Но говорить об этом Глотову не стал, — и так все ясно.

— Спасибо за науку. Пойду. Надо добираться на судно.

— Не терпится, капитан? — Василий Васильевич ответил на рукопожатие. — Ну что ж не задерживаю. Домой когда?

— Сие не разъяснено, — ответил Алексей его же собственной любимой поговоркой. — Буду ждать, когда позовет матросская мать.

Был ли он доволен неожиданным назначением на должность капитана? Пожалуй, толком и сам не знал. Быть может, если б Глотов послал его на другое, на новое судно, пришло бы и волнение, и невольное опасение: «Справлюсь ли? Сживусь ли, сработаюсь ли с экипажем?» На «Коммунар» Алексей вернулся, как возвращаются люди к себе домой. Было радостно встретиться после долгой разлуки со старыми друзьями, хотелось поскорее включиться в работу, но — и только! Ничего же особенного не произошло, просто вернулся домой!