Александр Миронов - Только море вокруг

Маркевич вздрогнул: очень уж неожиданным для него был этот вопрос.

Но, видя, что Симаков не нуждается в его ответе, промолчал.

— Гусляков мог бы на судне, а не в госпитале! Разве его вина? С ногой? Наша! Объявили тревогу. Парень мечется, не знает, что надо делать, за что хвататься. Хочется действовать, помогать, да и страшно: фашисты над головой. Вот и назначь его к определенному месту, скажи совершенно точно, каковы его обязанности по тревоге! Так нет — мамочки мои, гамузом навались, все разом, давай, давай! Дуй, кто во что горазд! А какая-то разиня швартовый конец вовремя не убрал с палубы — зацепился, упал и готово: травма! Кто виноват в суете этой? Кто не убрал конец? Сейчас легко сказать: конечно боцман, раз он на себя все до единой палубные работы принял! А на самом деле?

Парторг повернулся к Носикову, помедлил, как бы ощупывая его острым, колючим взглядом, и старший штурман, бледнея, вытянулся на стуле. Симаков неодобрительно качнул головой.

— Я вот вас хочу спросить, Ефим Борисович: сколько времени в критической обстановке нужно, чтобы спустить на воду вельбот?

— Минута… максимум полторы…

— А сколько затрачиваем мы? — Григорий Никанорович иронически усмехнулся, и Носиков поспешил опустить голову. — Я наблюдал за спуском во время недавней тревоги. Минут десять ждал, да так и не дождался, ушел, чтобы не выругаться. А вы что делали? Вы, Ефим Борисович, я о вас говорю… Стояли в сторонке и, простите меня, ухмылялись: «Ну и матросы, ну и команда!» И невдомек было вам, что по работе команды только и можно судить о том, что из себя представляет старший помощник капитана!

Последнюю фразу он произнес повышенным тоном, резко и так же резко продолжал, обращаясь к Маркевичу:

— Так дело не пойдет, товарищ капитан! На судне разные люди, у каждого свой характер, свои симпатии и антипатии, но экипаж парохода — это прежде всего коллектив. Он так и называется: судовой коллектив! И воле коллектива, стремлениям коллектива, решению задач, стоящих перед коллективом, Должно быть подчинено все и вся! Пищу принимать, книги читать, бриться может каждый в отдельности на свой манер — сделай одолжение. А отвечать за честь корабля, за его работу и, если хотите, за боеспособность в одинаковой мере обязан каждый. И совершенно напрасно вы, Алексей Александрович, либеральничаете, вроде Яблокова, все на себя стараетесь брать, боитесь элементарной строгостью обидеть того же Носикова. Или, думаете, команда не видит, не знает, какие чувства вы со старпомом питаете один к другому?

Маркевич вспыхнул, но Симаков ограничился лишь этой многозначительной фразой, считая, что в уточнениях она не нуждается, — а может, и щадя обоих. Сказал, водружая дужку очков на место, на переносицу:

— Чувства свои при себе и оставьте, чтобы они не мешали судовому коллективу. А коллектив от вас, товарищи, требует настоящей и полной отдачи в работе. Мы на бюро набросали кое-какие предложения, — он опять сдвинул очки на самый кончик носа, поднес к глазам лист бумаги, — хочу огласить…

— Разрешите? — гулко, на всю кают-компанию прозвучало от дверей.

Алексей вздрогнул: Иглин!

А Петр Иглин уже вошел в помещение, поднес руку к лакированному козырьку мичманки. Заметно похудевший и, кажется, постаревший, но по-прежнему самоуверенный и могучий, он окинул глазами участников собрания, ни на ком в отдельности не останавливая взгляда, и, обращаясь к Симакову, попросил:

— Разрешите присутствовать, товарищ председательствующий? Кочегар первого класса Петр Иглин прибыл из Архангельска для прохождения дальнейшей службы.

Ушеренко рванулся к нему. Привстал и Закимовский. Но парторг хлопнул ладонью по столу:

— Спокойно! Собрание не закончено. Садитесь, товарищ, — это относилось к Иглину. — Итак, продолжаем…

Прислушиваясь к словам Григория Никаноровича, Маркевич со жгучим любопытством рассматривал старого друга. Да, Петр изменился, и, кажется, не только внешне. Нет былого лоска в одежде — не элегантный костюм на нем, а обычные флотские брюки, форменка, матросский бушлат. Нет нагловатой пренебрежительности в глазах. Лицо спокойное, чуть бледноватое, с легкой синевой под глазами. Глаза решительные, суровые, не терпящие возражений. Вон как поспешно подвинулись ребята на диване, освобождая место, едва Петр посмотрел на них.

…Петька, Петька, дорогой ты мой, неуломок! Где, какими ветрами, в каких широтах носило тебя, неугомонная и вечно непокорная душа? Разом вспомнилось все: и как ехали давным-давно, на заре морской юности, в поезде из Москвы в Архангельск, и как вместе служили на доброй памяти пароходе «Володарском», и как высаживали «зайца» Петра Иглина с «Челюскина» в проливе Вилькицкого на встречное судно, и как вместе мучились в сырой камере средневековой Толосы…

— Только на хорошее надеяться нечего, — донесся до Маркевича голос парторга. — Хорошего надо добиваться. А хорошим для нас может быть одно: высокое сознание долга, образцовая дисциплина и отличная работа всего экипажа. К этому, товарищи, и сводится решение партбюро. И спрос за выполнение этого решения будет одинаковый со всех, — и с коммунистов, и с беспартийных. Других предложений нет? Разрешите считать собрание закрытым.

Маркевич не спешил уходить из кают-компании — ждал пока разойдутся все, да и с Иглиным хотелось скорее поговорить. Но Ушеренко и Закимовский уже подхватили Петра под руки, уволокли с собой.

Был ли Алексей доволен собранием? Пожалуй, нет, ожидал большего. Он очень надеялся, что это собрание быстро изменит обстановку на судне. Симаков прав: люди в большинстве своем новые, и немало времени пройдет, прежде чем сложится настоящий коллектив. Одно дело, когда на пароход приходят два-три человека. Они поневоле подчиняются установившемуся здесь укладу, спешат приспособиться к команде, поскорее слиться с ней — самим же лучше. И совсем другое, когда вот так, как у них: старых коммунаровцев всего лишь восемь человек, а все остальные — новички. «Нет, уважвемый Григорий Никанорович, не так-то просто и не так быстро сплачивается коллектив и пройдут долгие недели, а может, и месяцы, прежде чем научимся мы за короткие полторы минуты спускать на воду тот же вельбот!»

Эти мысли тревожили, но что будешь делать… Алексей неторопливо вышел из кают-компании на спардек и неожиданно для себя увидел Виктора Виноградова, поднимающегося по трапу с пристани.

— Я к тебе на два слова, — не здороваясь, сказал Виктор. — С глазу на глаз.

— Пройдем в каюту. — И пока поднимались, Алексей спросил, — Закимовского не хочешь повидать? И Петр Иглин только что явился…

— Некогда. В другой раз.

Алексей забеспокоился: что случилось? Плотно прикрыл дверь.