Василий Шукшин - Я пришёл дать вам волю [сборник]

1) Найдены будут места, где без больших достроечных работ можно снять эпизоды фильма;

2) С учетом этих мест (возможно, целого комплекса объектов: крепостные стены, церкви, приказные палаты, внутренние углы кремлей) можно впоследствии писать режиссерский сценарий. Проще говоря, не искать натуру по режиссерскому сценарию, а предварительно найденная натура в комплексе с минимальной достройкой во многом продиктует в будущем режиссерскую разработку фильма. Это много удешевит фильм;

3) Эта работа не нуждается еще в создании большого съемочного коллектива.

Затем (10 месяцев) – режиссерская разработка и подготовительный период. Если бы работа над фильмом началась в августе 74, то в мае 75 г. – начало съемки. Если съемкам будет предшествовать хорошая подготовка, то за лето (а все события восстания – лето, от весны до осени) можно снять натуру для обеих серий. Зимние месяцы (75–76 годов) – павильоны, в 1976 г. есть реальная возможность фильм закончить.

Но чтобы это произошло, я прошу фильм провести в качестве государственного заказа. Необходимость в этом продиктовывается следующими соображениями:

На местах съемок часто и много придется иметь дело с представителями местных властей (помощь людьми для массовок, съемки в монастырях, кремлях, пустующих храмах, у крепостных стен), без наименования «госзаказ» нам будет сложно, а иногда и невозможно получить разрешения на все это.

Фильм следует снимать на обычный экран с последующим переводом в широкий формат. Это даст гибкость, подвижность, маневренность при съемках в естественных интерьерах, т.е. опять-таки удешевит фильм.

Еще предложения:

Учитывая сложность картины, необходимо иметь двух вторых режиссеров, двух художников-постановщиков с оплатой постановочных в полном размере тем и другим. В связи с этим следует разрешить мне пригласить для работы над фильмом второго режиссера Острейковскую (с киностудии им.Горького), так как она уже проводила со мной подготовительный период по разинскому фильму в качестве второго режиссера (по актерам), и художника-постановщика Игнатьева (с киностудии «Беларусьфильм») как специфически волжского художника (он сам волгарь), большого знатока тех мест.

Фильм я намерен снимать с оператором Заболоцким.

Логика искусства и логика жизни – о, это разные дела. Логика жизни – бесконечна в своих путях, логика искусства ограничена нравственными оценками людей, да еще людей данного времени.

Вот рассказы, какими они должны быть:

1. Рассказ – судьба.

2. Рассказ – характер.

3. Рассказ – исповедь.

Самое мелкое, что может быть, это рассказ-анекдот. В каждом рассказе должно быть что-то настоящее . Пусть будет брань, пусть будет пьянка, пусть будет наносная ложь, но где-то и в чем-то – в черте характера, в поступке, в чувстве – проговорилось настоящее . И тогда, к концу своей писательской жизни, написав 1000 рассказов, я расскажу наконец о настоящем человеке .

А если даже в каком-то рассказе нет ничего от настоящего , то там есть – тоска по нему; по настоящему. Тогда – рассказ. Тогда судите. Только не шлепайте значительно губами, не стройте из себя девочек, не делайте вид, что вы проглотили тридцать томов Ленина – судите судом человеческим. Важно, чтоб у вас тоже было что-то от настоящего .

Произведение искусства – это когда что-то случилось : в стране, с человеком, в твоей судьбе.

Самые наблюдательные люди – дети. Потом – художники.

Я – сын, я – брат, я – отец... Сердце мясом приросло к жизни. Тяжко, больно – уходить.

Форма?.. Форма – она и есть форма: можно отлить золотую штуку; а можно – в ней же – остудить холодец. Не в форме дело.

Критическое отношение к себе – вот что делает человека по-настоящему умным. Так же и в искусстве и в литературе: сознаешь свою долю честно – будет толк.

Человек, который дарит, хочет испытать радость. Нельзя ни в коем случае отнимать у него эту радость.

– За что человек не жалеет ни сил, ни средств, ни здоровья?

– За удовольствия. Только в молодости он готов за это здоровье отдать, а в старости – отдать удовольствия за здоровье.

Не теперь, нет.

Важно прорваться в будущую Россию.

Те, кому я так или иначе помогаю, даже не подозревают, как они-то мне помогают.

Ничего, болезнь не так уж и страшит: какое-то время можно будет еще идти на карачках.

Я воинственно берегу свою нежность. А как больше?

Никак не могу относиться к массовке равнодушно. И тяжело командовать ею – там люди. Там – вглядишься – люди! Что они делают?!! И никогда, видно, не откажусь смотреть им в глаза.

Надо заколачивать свой гвоздь в плаху истории (ой-ой-ой!).

И что же – смерть?

А листья зеленые.

(И чернила зеленые.)

Никогда, ни разу в своей жизни я не позволил себе пожить расслабленно, развалившись. Вечно напряжен и собран. И хорошо, и плохо. Хорошо – не позволил сшибить себя; плохо – начинаю дергаться, сплю с зажатыми кулаками... Это может плохо кончиться, могу треснуть от напряжения.

Нет, литература – это все же жизнь души человеческой, никак не идеи, не соображения даже самого высокого нравственного порядка.

Я, как пахарь, прилаживаюсь к своему столу, закуриваю, начинаю работать. Это прекрасно.

60 строчек журнального текста – почти часть фильма.

Не могу жить в деревне. Но бывать там люблю – сердце обжигает.

Сюжет? Это – характер. Будет одна и та же ситуация, но будут действовать два разных человека, будет два разных рассказа – один про одно, второй совсем-совсем про другое.

Рассказчик всю жизнь пишет один большой роман. И оценивают его потом, когда роман дописан и автор умер.

Всю жизнь свою рассматриваю, как бой в три раунда: молодость, зрелость, старость. Два из этих раунда надо выиграть. Один я уже проиграл.

Пробовать писать должны тысячи, чтобы один стал писателем.

Говорят: писатель должен так полно познать жизнь, как губка напитывается водой. В таком случае наши классики должны были в определенную пору своей жизни кричать: «Выжимайте меня!»

Я знаю, когда я пишу хорошо: когда пишу и как будто пером вытаскиваю из бумаги живые голоса людей.