Василий Шукшин - Калина красная [сборник]

Мне все же думается, что нашей картине «Странные люди» «повезло» меньше других. Во-первых, сценарий претерпел в период съемки большие изменения. Главным образом это коснулось первой новеллы и было связано с продолжительной болезнью (тяжелое воспаление легких) Василия Макаровича и необходимостью завершать работу в Крыму, в Ялте. Второй причиной было то обстоятельство, что когда фильм был закончен, нашлось много «доброжелателей» и среди коллег, и среди принимающей редактуры, приложивших большое старание к тому, чтобы многие мысли автора были сглажены и приглажены...”

“Познакомил нас на просмотре рабочего материала кинокартины «Люди и звери» Сергей Герасимов. Он предложил Шукшину, готовившемуся снимать первую свою полнометражную ленту «Живет такой парень»:

– Василий, ты композитора ищешь? А что если тебе с моим попробовать? (я был автором музыки обсуждавшегося фильма)

Поначалу все у нас шло не то, чтобы гладко... Шукшин буквально изумил меня несколько странной задачей. Вот что Василий Макарович выбрал в качестве «сквозной» музыкальной темы для фильма. Он напел: «Есть по Чуйскому тракту дорога, много ездит по ней шоферов...» Ну каково было мне, получившему консерваторское образование, привыкшему к определенному академизму в музыке, сделать центральной мелодией фильма какую-то замусоленную песенку. Все это показалось и странным и... страшным. Один текст чего стоит!

– Вот и прекрасно, вот и освободите ее от всякой шелухи, – Шукшин заметно разволновался. – К чистоте грязь всегда пристает. А песню – народ складывает.

То, что представлялось мне спорным, в итоге оказалось одной из находок для кинокартины. Материал оказался настолько благодатным, мелодия стала музыкальным стержнем экранного повествования и лирической темой Пашки Колокольникова.

Василий пригласил меня и на следующий фильм – «Ваш сын и брат». Василий Макарович выбрал для будущей киноленты мелодию старинной песни «Чтой-то звон».

А потом был фильм «Печки-лавочки». И вот настала пора писать музыку к картине, но Василий просил меня не торопиться. Он ждал поездки съемочной группы на Алтай.

– Там познакомлю тебя с одним человеком, – говорил Шукшин. – Есть у него, думаю, интересный материал для нашего фильма.

А познакомил меня с Федором Телелецких – музыкантом-самоучкой, ходившим по селам, игравшим на свадьбах, народных гуляниях. Местные жители рассказывали: многие песни Федя сочинял сразу. Экспромтом. А что касается музыкальной импровизации – оставалось только удивляться его неистощимой выдумке, чутью мелодии! После прослушивания Феди, которое Василий Макарович организовал прямо на съемочной площадке, мне стали понятны истоки прирожденной музыкальности самого Шукшина. Василий с детства буквально купался в тех песнях, которые звучали на его родине. Из сыгранного Федей-балалаечником меня очень поразила мелодия, по звучанию отдаленно напоминавшая «Славное море, священный Байкал». На Шукшина она также производила сильное впечатление.

– Вот из этой музыки, Паша, сделай что надо, особенно финал фильма, – посоветовал он. – Мелодия должна быть задумчивая, будто Ивана Расторгуева слушает сама земля, будто он разговаривает с ней.

Далее было самое трудное – написать музыку, отличающуюся простотой языка и вместе с тем наполненную сложными раздумьями. Я решил построить ее на нескольких интонациях, навеянных услышанным от сельского мужика. В этом смысле помощь Шукшина трудно переоценить.

Не пренебрегал Василий и моими советами. Перед съемками кинокартины мы вместе «дали добро» актеру, который не только блестяще сыграл в двух шукшинских фильмах, но и стал одним из лучших в сегодняшнем российском кинематографе. Кинокартина была еще в проекте, когда на студии имени Горького Шукшин попросил меня посмотреть одного актера: «Хочу, чтобы ты высказал мнение о его игре». Претендент на роль «Конструктора» уже ждал нас. И вот он бойко изъясняется на уголовном лексиконе. Демонстрирует особую манеру вести себя. Потом все строго по сценарию. Знакомится с Иваном и Нюрой. Наблюдая за игрой актера, я не мог отделаться от впечатления, что есть в его показе «конструктора» нечто обаятельное, мягкое...

– Какой-то у него вор получается интеллигентный, – заметил я, когда мы вышли посовещаться.

– Отлично! Так он и должен смотреться.

Лжеконструктора, вора сыграл в «Печках-лавочках» артист Георгий Бурков.

Для Шукшина-режиссера все компоненты, из которых слагается фильм, были одинаково важны. Поверхностный подход к работе над кинопроизведениями ему был чужд. Он избегал соблазнов: этот эпизод «вытяну» на игре актера, а следующий – на музыке или операторской съемке.

Музыка, песни – выразители души народной – были в каждом шукшинском фильме. И потому каждый фильм Василия Макаровича начинался своеобразным запевом, который вел зрителей к постижению содержания его кинокартин. И была у Шукшина любимая мелодия: вальс из «Калины красной», о котором он говорил мне: «В нем – моя родина. Судьба».

Как композитора и человека, много лет проработавшего рядом с Василием Макаровичем, меня можно спросить о том, какое место определял он в своих картинах музыке? Мне кажется, что без нее нет и самого Шукшина. Я не преувеличиваю. Песням, мелодии он отводил огромную роль в эмоциональном воздействии на зрителя. Он предельно точно и бережно относился к музыке, к ее подбору для картины. Из каждой своей поездки по стране обязательно привозил интересные песни, частушки. Приходил ко мне и говорил: «Ты послушай вот это. Каково. А?» Он, как завзятый фольклорист, собирал и хранил народные мелодии.

Шукшин, бывало, целые части монтировал под готовую музыку, то есть чем-то и поступался, а этого в кино почти не бывает... По правде, я до сих пор считаю его своим соавтором и в новых своих работах – ведь на всю жизнь привил он мне в музыке любовь к народной тематике...”

“Наверное, люди, которые его знали ближе, встретились с ним раньше, воспринимали его по-другому, чем я. Я же его узнал, когда он уже был зрелым художником, известным актером, когда он уже писал рассказы, крупные прозаические вещи – «Любавины», например. Мы, актеры, всегда относимся с осторожностью к людям, которые как-то сразу и вдруг ярко заявляют о себе, о своем таланте. А я – особенно. Потому, наверное, что у меня самого творческий процесс, процесс постижения, открытия нового происходит всегда сложно. Я всегда отношусь мучительно самокритично к каждой своей работе. Когда же человек вдруг заявляет о себе, что он очень талантлив или даже гениален (а в нашей среде такое услышать – отнюдь не редкость), то одни воспринимают это снисходительно (что ж, в творчестве, в нашей профессии самоутверждение необходимо!), другие – с юмором. Я же всегда воспринимаю такие заявления с раздражением, не могу смотреть равнодушно на людей, которые занимаются бахвальством: вот, мол, они все могут, все им доступно, а в том, что они пока еще не раскрылись, не утвердились, виноват кто-то другой – режиссер ли, который «не видит их», недостаточность ли драматургического материала или другие какое-то «объективные» причины и условия. Мне это кажется нескромностью, признаком творческой недееспособности.