Василий Шукшин - Калина красная [сборник]

Весело? А тут еще событие – картину без него показали в Алтайском крайкоме, и первый секретарь, недовольный фильмом, звонил председателю Госкино, просил фильм на Алтае не демонстрировать. А следом пошли разгромные статьи в прессе. Статьями незамедлительно воспользовались на студии и в Госкино. И пошла резня ее...

Для «городского блока», например, был снят эпизод, рожденный днем текущим. На Большой Пироговке, точнее на Девичьем поле, устанавливали памятник Льву Толстому скульптора Портянко. А в глубине сквера еще стоял старый, изваянный из красного гранита С.Д.Меркуловым в 1927 году. Лев Николаевич – в рост, с руками за поясом, в неизменной своей толстовке. Фигура нового памятника была близка к завершению. На огороженной наспех площадке рядом с глыбой сидящего Толстого стояла отдельно на земле равновеликая белая голова, которую камнетесы переводили в гранит. Шукшин снял такой эпизод: Иван с женой проходят мимо старого памятника и видят, что делают второй того же писателя. Спрашивает жену, что бы это значило? «Гляди-ка, два памятника подряд?!» Затем залетает за изгородь спросить и видит две головы, подбегает – она его росту равна. Зачарованный, он спрашивает камнетеса: «Почему голова-то отдельно?» Его посылают куда подальше. Нюра тащит его из ограды... Эпизод получился веселый, нес информацию о памятнике и точно определял время, затронутое в фильме, – лето 1971. Смыта со всем не вошедшим материалом и эта законченная новелла.

Последняя капля: даже родной дядя Шукшина, случившийся проездом, председатель колхоза на Алтае, обиделся: «Нет у нас таких механизаторов, как твой Иван Расторгуев. Жизнь ушла вперед! Все изображаешь вчерашний день?» – говорил он, поедая сосиски, тут же рассказывая, что едет из Польши, что вот перед поездкой наставляли, как вилки-ложки держать, не «чавкать», а чем там чавкать, ни разу супом не накормили: «В плошке жижицы дадут»... Макарыч покатывался: «Ну чем же ты отличен, дядя, от моего Ивана?»

В одночасье решив поехать в Тимониху к Белову, Шукшин позвал меня с собой. Больше недели прожили мы вместе в заснеженной Тимонихе. Я видел, что тут Шукшин полностью раскован и счастлив. Белов убеждал Шукшина бросить кино и заняться чисто литературой, а перед отъездом предложил: «Выбирай любой дом, я тебе куплю его. Хочешь, сам выберу?» – «Покупай уж тогда всю деревню, коль так щедр», – посмеивался Шукшин. Тогда я позавидовал Макарычу – есть у него друг. Шукшин «зарядился» в Тимонихе. Планы набрасывал один заманчивее другого.

«Печки-лавочки» тихо прошли в Доме кино, еще незаметнее – на экранах. Шукшин этот фильм ценил, считал некоторые сцены в нем для себя достижением.

Однажды я просмотрел «Печки-лавочки» в Казахстане. Реплики – «Все, ребята, конец!» – там не было вовсе. Стал смотреть в Сибири – там не было и других реплик. К ужасу своему узнал, что во всех областных конторах кинопроката существуют еще и свои редакторские ножницы. А кто дает указание? Конкретно не докопаешься.

А впереди была «Калина красная».

Генеральный директор «Мосфильма» предложил Шукшину снять напечатанную в журнале «Наш современник» киноповесть «Калина красная» в экспериментальном объединении, которым руководил Григорий Чухрай. Шукшин предложением Сизова загорелся. На две недели спрятавшись в Болшево, сдал в экспериментальное объединение литературный сценарий. Начались, однако, затяжные обсуждения сценария с худруком и главным редактором. Чухрай предлагал изменить биографию главного героя, иначе, выходит, преступник становится положительным героем фильма. Обсуждения продолжались, Шукшин шел на кое-какие уступки, возникали новые возражения. Сроки стали поджимать, Шукшин нервничал.

Уже зима склонялась к весне, и как ни заманчиво было работать в экспериментальном объединении (заработок создателей начислялся от количества зрителей), понимая, что идет игра, Шукшин обратился к худруку 1-го не экспериментального объединения Бондарчуку, и в очень короткий срок «Калина красная» была запущена в производство...

Нервы, изведенные на хлопоты, дали себя знать. В очередной раз ложится он в клинику Василенко «подлатать», по его словам, желудок. Там он начинал режиссерский сценарий, раскладывая сценарные события на окрестности Белозерска, высмотренные еще на выборе разинской натуры.

Первый день съемок в экспедиции торопили. Были еще грязные дороги. Шоферы не хотят съезжать с асфальта – кому охота грязь потом отмывать? Цвела верба, зеленели бугорки. Егор Прокудин пахал землю, останавливался у березовой заросли и затевал разговор с березами. За спиной слышу комментарий мосфильмовских ассистентов: «Феллини снимает “Амаркорд” и “Рим”, а Шукшин березы гладит. Явился для укрепления “Мосфильма”». Слышит это и Макарыч и, не отвечая, разговариваете березами – оппоненты только помогают ему собраться.

Разгорающаяся весна оживила умирающий вид деревень по берегам озера Лось-Казацкий. Оживляла и нас. Основная съемочная группа скоро притерлась к торопливой работе Шукшина и до конца участливо помогала обогнать производственный план. Почти ежедневно уходил я от Шукшина далеко за полночь. Обговаривали съемки, судили снятый материал, переходили к разинским и текущим проблемам, слушали «вражье» радио. В семь утра подъем. Выезд на съемку в 8 часов 30 минут. Опять кофе. По окончании съемки ехали утверждать завтрашние планы, присматривали новые места. Плотно наедались в ресторане. Пару часов воли. Вечером фантазировали, как приспособить натуру к тексту. В случившиеся выходные дни вместе с Макарычем, без группы, снимали городские жанровые хроники.

Остановок в съемках Шукшин себе не позволял: нет исполнителя эпизодической роли – он переделывает эпизод для тех, кто под рукой, берет людей из массовки. Придирчиво отбирает обитателей из «Малины», типажно организовывая компанию. Загодя уговорил сняться писателя Артура Макарова – «Бульдю» изобразить. Не удалось осуществить все задуманные съемки по «Малине»: когда собрался материал, видно стало, что несет его на две серии. Пришлось сокращаться.

Разнообразие натуры обогащало замысел, подсказывало Шукшину выход из неурядиц постановочного и организационного характера, а иногда просто заманивало в фильм, как это было с торчащей из воды колокольней у переправы через Шексну. Чтобы выразить ужас и крик этого зрелища, Шукшин переносит часть сцены в катер на подводных крыльях: проплывая мимо колокольни, Егор спрашивает соседа: «А ты мог бы купить такую вещицу?», показывая в окно. Недоумевающий сосед спрашивает: «Чего купить?» Егор жестом указывает ему на катер и колокольню, дескать, и то, и то... Вечером, вспоминая и открытые ветрам фрески Дионисия в Ферапонтове, и торчащую из подпертой плотиной Шексны колокольню, Шукшин рассуждал: «Возможно ли подобное в Польше или Эстонии, у народов малых земель?» В дни тех съемок пробуждалось историческое чувствование... «Я рублю икону от имени Разина. Вот где кощунство. Разин хоть и был разбойником, но должен быть верующим. Надо сходиться с историками»...