Василий Шукшин - Калина красная [сборник]

“О том, что «Калина красная» выдающаяся или, во всяком случае, исключительная по силе и глубине картина, уже было много сказано.

Отпетый вор Василия Шукшина – это не только мастерское исполнение, точнее даже не столько исполнение, сколько обнаженная человеческая страсть. В этом актерском создании прежде всего удивительны и неповторимы не приемы игры, а та внутренняя убежденность, нравственная сила, которая стоит за каждым словом и движением артиста.

И это не только сила глубоко выписанной им роли или сюжета фильма и даже не убежденность, проистекающая из судьбы героя, ведь по здравому рассуждению Егор куда примитивнее своего экранного изображения, поступки его куда сумбурнее, чем та железная закономерность, которую они приобретают благодаря исполнению Шукшина.

Сквозь роль, возможно, сам о том не думая, Василий Шукшин обращается к нам, зрителям. И как актер, и как человек, перечувствовавший все за своих героев. И если есть в этом фильме так называемая актерская удача, чудо открытия живого современного человека, то оно, конечно, началось задолго до съемок первого эпизода, пожалуй, и до первой записи рассказа.

И в ранних, менее значительных, работах Шукшин как исполнитель всегда опирался не столько на ударные места роли, сколько на свою человеческую откровенность.

Именно в творчестве он предстает наиболее открытым и не считает нужным скрывать ни своих пороков, ни своих привязанностей, ни своего отношения ко всему, что совершается вокруг. Только истинному художнику под силу столь изнурительный и честный путь.

Сегодня, после выхода «Калины красной», Шукшин окончательно стал в тот наиболее близкий моей душе ряд актеров, которые всякий ход роли, каждое, самое не свойственное самому себе действие открывают ключами собственной жизни.

Эту фразу Бориса Пастернака я связываю вообще с актером и с Шукшиным, в частности, не только потому, что не помню ничего, что было бы лучше и короче сказано о человеке и его творении, но и в силу глубочайшего своего убеждения в том, что исполнитель может подняться до высоты подлинного авторства и поэтического откровения.

Порою и виртуозная техника, и произведение, лежащее в основе исполнения, менее говорят уму и сердцу зрителя или слушателя, чем то, что исходит от самого артиста. На какое-то время он действительно становится полноправным властителем дум и сердец, самостоятельным художником...

Вот эта в конечном счете данная всякому исполнителю возможность не просто «изобразить», не только верно взять ноту, но наполнить ее своим ощущением, вынести на подмостки или на полотно экрана свои мысли, чувства, убеждения превращает ремесло в искусство, а исполнителя в художника, в творца, само существование которого немыслимо без внутреннего движения, без открытий, без траты самого себя, без дыхания реального времени...”

“Жаль, не было тогда со мной магнитофона – записать надо бы от слова до слова весь разговор в нашем купе.

При посадке в Симферополе в вагон шумно ввалилась ватага возвращавшихся в Москву студентов. Долговязая пара, в ярко-голубых тренировочных костюмах, втиснулась в наше купе, держа за ручки небольшую бельевую корзину. В ней лежало нечто курносое, с глазами цвета маминого и папиного тренировочных костюмов и улыбалось во весь беззубый рот – отдыхать, так всей семьей!

До нашествия студентов в нашем купе занято было два места – на одном из верхних устроился я, на другом – нижнем – угрюмый товарищ в роговых очках, который сразу уткнулся в журнал. Теперь у нас образовался полный комплект и даже с перевыполнением на жителя корзинки.

Между тем в наше купе набился народ. Видимо, папа и мама были чем-то вроде духовного центра студенческой компании. Они продолжали разговор, начатый, видимо, еще по дороге на вокзал. Речь шла о только что тогда вышедшем на экран фильме «Калина красная», ребята все были, как видно, отчаянными болельщиками кино, и я стал прислушиваться к разговору – он меня заинтересовал.

Но тут неожиданно прозвучал снизу голос соседа:

– Безобразный фильм. Рецидивиста воспели.

Сказал – как отрезал. Как истину в последней инстанции.

На миг в купе повисла недоуменная тишина. Затем одна из девушек произнесла:

– Это прекрасная, прекрасная, чудесная картина!

А парень, которого называли не по имени, а «Мурашковский», глядя в окно, добавил:

– Для тех, кто способен ее понять.

Сосед воинственно поднял голову.

– Оценил ваш сарказм, товарищ... Фильм для интеллектуальной элиты. Куда нам, непосвященным, рядовым...

– Какая элита? – свесила сверху голову мама. – Народ валом валит.

А кто-то из-за двери сказал охрипшим голосом:

– Я в очереди в кинотеатр три часа отстоял. И еще пойду, между прочим.

– Ну, хорошо, хорошо... – сосед ввязывался в спор уже всерьез и даже отложил журнал. – Примем ваш критерий – посещаемость. Хорошо, ну а как вы полагаете – если выпустить на экраны порнографию? Сколько вам тогда придется отстоять в очереди, юный товарищ?

– Ну при чем тут порнография? – свесилась с верхней полки мама. У нее был низкий голос и говорила она с этакой сердитой энергией. – При чем тут порнография? – еще резче повторила мама. – Мы говорим о чистейшей картине. А то, что герой фильма бывший вор...

– Позвольте, позвольте, этого мало, что вор, рецидивист, но – главное – как относится к нему автор? Ведь с глубочайшей симпатией! Вы согласны, что автор картины ему симпатизирует?

– Да, да! Мы согласны! Симпатизирует! И мы тоже симпатизируем, больше – мы любим его! – кричала, вскочив на рюкзак рыжая девчушка, – но любим не вора, а человека, у которого хватило душевной силы порвать с прошлым...

– Это человек, – кричал Мурашковский, – который казнит себя...

– Который ищет смысл жизни, ищет правду, – басила сверху мама. – Какая разница, кем он был раньше?

– Разница! Разница! Сколько в нашей стране совершается героических дел каждый день, сколько настоящих героев – пожалуйста, бери, пиши о них пьесы, киносценарии, стихи, наконец. Пожалуйста. Но нет, им обязательно подай с гнильцой, им подай закоренелого преступника. А молодежь? Воспитание молодежи? На каком примере ее воспитывать? На примере вора, да? На примере блатного. Да?

– Вот вам бы Чапаева подать сразу гладенького, по уставу, на все пуговицы!

– То гражданская война!

– А то жизнь, правда, доброта...

– А я бы лично эту картину запретил.

– Какое счастье, что это не от вас зависело.