Василий Шукшин - Калина красная [сборник]

– Ну как – она тебе глянется?

– Ничего, живая бабенка.

Я показала Василию Макаровичу эту «живую бабенку». Он заразительно смеялся, потом попросил разрешения еще подумать, но тем не менее на завтра назначил репетицию.

С Николаем Балакиным я до этого знакома не была, что помогло создать соответствующее замыслу самочувствие. Репетировали мы с удовольствием, входя в роли свои со все большей радостью и наслаждением. Как же Василий Макарович слушал нас! Как он умел слушать актера! Его глаза теплели, когда чувствовал, что актеры поняли задуманное им и могут это передать. Ни единым словом не обмолвился он во время репетиции, только всем видом своим выражал удовлетворение, а потом, когда мы кончили диалог, коротко, категорично сказал: «Завтра снимаем!»

Сколько приходилось мне встречать и в театре, и в кино режиссеров, которые на репетиции безучастны к актеру. Как же трудно играть, включать воображение, когда нет отклика на то, что ты делаешь. На съемках режиссер должен концентрировать в себе зрителя и воодушевлять актера. Этим даром владел Василий Макарович. Он помог актерам многое открыть в себе, избавиться от ложных интонаций, обрести способность к искреннему чувству.

Никто не знает, чем наделен был больше Василий Макарович как творческая личность – писательским талантом, актерским или режиссерским. Да и следует ли разделять в нем это? Все было едино, все соединено было в редкостной органике. Актерский дар помогал ему играть не только свои роли, но, режиссируя, проигрывать с полной отдачей каждую роль вместе с ее исполнителем. Как писатель-сценарист он всегда думал о том, чтобы актеру было что играть, чтобы помимо диалога, всегда подчеркивающего у Василия Макаровича неповторимую индивидуальность персонажа, в кадре создавалась ситуация, усложняющая задачу актера, но и позволяющая ему передать всю правду жизни со всеми ее неожиданностями и парадоксами.

Хочу вернуться к сцене сватовства в фильме «Живет такой парень». Пашка Колокольников привез сватать своего старшего товарища Кондрата Степановича к вдовствующей Анисье, которая просила его, если случится, подыскать ей степенного пожилого человека. Преисполненный добрых намерений и пожаловал Пашка в дом Анисьи. Бесцеремонный, напористый, Павел хочет, чтобы все сотворилось немедленно. А уже немолодым жениху и невесте страшно неловко от напористости Пашки. Здесь и начинает в полную силу «играть» тончайше выписанный диалог...

Тетке Анисье дана такая фраза: «А вёдро-то какое стоит; у меня в огороде все так и прет, так и прет». Я произносила ее, чтобы отвлечь Пашку, как-то сбить его, заодно намекнуть на благополучие своего хозяйства и, наконец, выразить самое важное, лежащее в глубине подтекста: истомилась здоровая, деловитая женщина от одиночества. Вот ведь как многозначно шукшинское слово!

Съемка этой сцены шла с завидной легкостью, с истинным вдохновением. Но вот мы с Н.Балакиным отыгрываем сценарный диалог, все, что было написано и отрепетировано. А камера продолжает работать, и Василий Макарович молчит, выжидательно-озорно наблюдая за нами. Николай Балакин, чтобы что-то делать, нерешительно протягивает руку к графину. У меня выскакивает фраза: «Водочку-то уважаете, Кондрат Степанович?» (за безразличием интонации прячу беспокойство Анисьи) – «Ага, – опрометчиво говорит Балакин, но тут же, спохватившись, отдергивает руку и поправляется: – нет, только по праздникам». – «Ну по праздникам-то ничего; давайте выпьем», – говорю я, успокоившись и подбадривая оробевшего жениха.

Василий Макарович был очень рад, просто счастлив. Отсмеявшись, сказал: «Текст-то вы какой ловкий смастерили. Спасибо. Я бы ни за что не додумался».

Похвала его всегда поддерживала, подталкивала к новым находкам. Удивительная у него была страсть к импровизации, собственной и своих товарищей. За свой текст, всегда продуманный, никогда не держался намертво. Если у актера текст «не ложится», Василий Макарович пойдет на все, лишь бы творческое самочувствие актера было хорошим.

К нам, актерам, прошедшим большую театральную школу, и к молодым, только начинавшим свой путь, Шукшин относился с неизменным доверием, и «работу» вел исподволь, избегая указаний, пространных толкований и всяческой навязчивости. Никогда не говорил актеру как играть, раскрывая, что он хотел бы от актера. Слова «я вижу», «мое видение» не употреблял. Вообще стертых слов, профессиональных терминов в его лексиконе не было. Работа с актерами шла все время, хотя ее никто не замечал и как работу не воспринимал. А результаты были отменные.

Многих поражала естественность игры Лени Куравлева в роли Пашки. Но пришел-то Куравлев на съемочную площадку «зажатым». Сейчас это даже трудно себе представить, настолько свободной кажется жизнь Куравлева в образе Колокольникова. Хорошо помню, как Василий Макарович, обняв Леню за плечи, что-то говорил ему тихо-тихо, о чем-то просил, уговаривал, успокаивал. После таких бесед Куравлев преображался: застенчивый, скованный, он становился лихим, самонадеянным, но и бесконечно добрым Пашкой. Мне кажется, что Шукшин на много лет вперед «зарядил» Л.Куравлева творческой энергией. В лучших ролях этого актера часто проглядываются «шукшинское», расцвечивая образ множеством жизненных красок. Полагаю, то же самое происходит с каждым актером, кто хоть раз был осчастливлен встречей с Василием Макаровичем.

Иной раз он приходил на съемку усталый, хмурый. Но настроения своего актерам не показывал, никогда не срывал свою боль, раздражение на них. Правда, некоторым нерадивым членам съемочной группы в таких случаях от него доставалось – в гневе он был невоздержан, как это бывает иной раз с людьми тихими, даже стеснительными, но обладающими повышенной эмоциональностью.

У него я готова была играть даже самую маленькую роль, крохотный эпизод, реплику. С радостью приняла его предложение сыграть роль жены председателя колхоза в новелле «Думы», вошедшей в фильм «Странные люди». Об этой своей работе говорить не буду, но о Всеволоде Санаеве скажу: убеждена, что здесь он достиг вершин актерского мастерства. Драматургия и режиссура Василия Макаровича дали В.Санаеву такой простор действий, пищу для размышлений, что образ обрел редкую глубину. Вообще, эта новелла представляется мне кинематографическим шедевром, где истинно шукшинское выразилось, может быть, с наибольшей полнотой. В каждой фразе, в каждом слове здесь воистину судьба человеческая.

Снимали новеллу «Думы» ранней весной. Однажды что-то не ладилось с аппаратурой, Василий Макарович прилег на землю. Я подошла к нему, говорю, что простыть можно. А он отвечает, что с малолетства любит в небо смотреть и что, мол, лежа на спине, это всего удобнее, так как ничто, кроме ветвей и галок, неба не закрывает. Потом он предложил, вернее, попросил: «Споем что-нибудь, Нина Афанасьевна». Спели мы с ним одну песню, потом другую. А потом каждый вечер стали собираться в гостинице, в его номере, и пели: он первым голосом, я – вторым. Пел Василий Макарович самозабвенно, отрешившись от всего, растворясь в песне, и только благодарно смотрел на меня, когда я, вторя ему, улавливала его интонацию и слегка подчеркивала ее. Уходить от него никогда не хотелось...