Василий Шукшин - Калина красная [сборник]

Первое впечатление? Непростой вопрос. Иногда называют Шукшина застенчивым, но это – бред собачий. Ходил он тихо, говорил негромко, больше молчал, вообще не любил высовываться, но по тем взглядам, что бросал он на окружающих, особенно если удавалось поймать эти взгляды, когда он не замечал, что за ним наблюдают, не оставляло сомнений, что он цену себе знает и людей видит насквозь.

Ходил он в военной форме, но в армейской, а не флотской. Из флотской, помню, были только тельняшка да бушлат, но он чаще носил не бушлат, а «московку» – короткое такое пальто с четырьмя карманами. Шапчонка неказистая, цигейковая, если не ошибаюсь. Никогда не носил галстук. Одно время, после ВГИКа, любил бурки, белые такие, войлочные, обшитые кожей, тогда на них большая мода была. Потом на съемках часто ходил в кирзовых сапогах, но это уже не от бедности, это была как бы позиция...

Характер его не отличался миролюбием. Если что не так, мог исчезнуть со съемки, улететь домой или, к примеру, в Одессу. Потом являлся притихший, но не виноватый. Словом, застенчивого, благостного Шукшина не было.

После окончания института я пошел работать в Центральную студию документальных фильмов, а Шукшин... Почти три года были, мягко выражаясь, периодом его вынужденного бездействия. На работу Шукшина не брали потому, что он не имел московской прописки, а не прописывали потому, что в Москве не работал. Заколдованный круг. Уже и книжка вышла «Сельские жители», уже заговорили о нем как о писателе, актере, а он все еще был бездомным. Ночевал, где придется: в общежитии ВГИКа, у близких знакомых. С его самолюбием, легко ранимым характером это – дикая мука. Не раз у меня ночевал. Мы с женой старались приветить его, как могли, и одновременно не показать жалости. Жалеть он себя не позволял.

Из того курса, который Михаил Александрович Ромм набрал в 1954 году, дипломные работы на «Мосфильме» снимали двое: Андрей Тарковский – полнометражный художественный фильм «Иваново детство» и Василий Шукшин – короткометражный фильм «Из Лебяжьего сообщают» по заказу Центрального телевидения.

В фильме немало шукшинских находок. Вот, например, сцена у колодца. Ночью инструктор Ивлев возвращается с трактористом Сеней – Леней Куравлевым – из поездки. Останавливаются у колодца, Ивлев достает ведро воды, ставит на сруб, наклоняется, пьет через край, остальное медленно выливает на землю и произносит такую фразу:

– Вот так и любовь... Зачерпнешь полную бадью, отопьешь два-три глотка, а остальное – в грязь...

От Ивлева, пока секретарь райкома мотался по району, ушла жена с инженером.

Фильм «Из Лебяжьего сообщают» помог Шукшину выйти на большую дорогу. Случилось это так. Режиссерами моей дипломной работы были Ренита и Юрий Григорьевы. Они учились во ВГИКе у Герасимова, пришли сразу на второй курс. На квартире у Григорьевых часто собиралась творческая молодежь. Бывал там и я. Стал звать Василия. Цель моя была: познакомить Василия с людьми, которые помогли бы устроить его, наконец, на работу по специальности. Это, как я полагал, могли сделать Григорьевы, находившиеся в близких отношениях с Герасимовым, художественным руководителем киностудии имени Горького.

Василий долго упирался, но в конце концов мне удалось его уломать. Когда Григорьевы узнали, что он режиссер, уже три года без работы, без крыши над головой, то загорелись желанием помочь. Ренита сумела договориться с С.А.Герасимовым посмотреть дипломную работу Шукшина.

Герасимов прожил огромную жизнь в киноискусстве, был одним из самых влиятельных людей в кинематографе, за версту чувствовал талантливого человека. Вот почему встреча с Герасимовым для Шукшина – большая удача.

После просмотра фильма Сергей Аполлинариевич встал, прошелся задумчиво между стульев, затем повернулся к Шукшину:

– Ну что, старик... Прекрасно. Афористично. А эпизод у колодца – просто великолепен.

Герасимов пригласил Шукшина в качестве режиссера на студию «Мосфильм», включил в план. Через год появился фильм «Живет такой парень»...

Летом 1965 года Шукшин снимал в Манжероке фильм «Ваш сын и брат». В этом фильме и я снялся «в окружении», как у нас говорят, то есть вблизи главного героя.

Вполне возможно, что я оказался причастен и к названию фильма. Живя в Москве, я регулярно переписывался с родителями, братьями и сестрами. Письма писал на деревенский манер, этому еще у деда научился: сначала поклоны всем поименно, потом новости, затем пожелания, а подписывался всегда так: «Ваш сын и брат Александр».

Однажды рассказал об этом Василию. Он улыбнулся, ничего не ответил. Как-то уже на съемках в Манжероке села вся группа в автобус, чтобы ехать в гостиницу, Шукшин вошел последним, ему места не хватило. Кто-то хотел уступить ему свое, он лишь рукой махнул.

– Да ладно тебе! Сиди.

Устроившись на ступеньке у выхода, вдруг попросил:

– Сань... Расскажи, как ты письма родным пишешь.

– Я ж рассказывал.

– Еще расскажи.

Пришлось рассказать.

– А подписывался как?

– «Ваш сын и брат Александр».

Он улыбнулся и ничего не ответил. Но вот стали снимать сцену, как родные читают письмо от Степки, отправленного досиживать. И я услышал, что Степкино письмо оканчивалось: «Ваш сын и брат». А позже Василий и фильм так назвал, хотя первоначально назывался «Братья»...”

“Есть Василий Шукшин ваш, сегодняшний. А есть мой, наш, тогдашний. Я хорошо помню его, начинающего, молоденького, холостого, вольного, ничейного и для всех. Студент, приглашенный студией Горького на переговоры для съемок в фильме «Простая история». Ему отводилась роль молодого возлюбленного Саши Потаповой.

Сидим ждем. Вдруг рывком на всю ширь открывается дверь, и через секунду на нас уже деловито смотрит Вася. Входит, закрывает дверь, подходит к столу, снимает крышку с графина, наливает стакан воды – пьет. Ставит стакан, чешет затылок и хмыкает, блеснув зубами. Глаза стыдливо сузились, красивые, втягивающие в себя. А тут еще и тембр голоса, с сипотцой, чарует.

– Значит, переговоры? Ну давайте переговаривать, – не убирая улыбку, говорит он.

Мы дружно засмеялись, а он, кинув на меня игривый взгляд, продолжает:

– Переговоры, переговоры! Ведь так? Тогда и давайте переговариваться.

– Договариваться, – едва сдерживая смех, поправил его режиссер.

– Наверное, можно, – говорит Вася. – Я вполне подходящ для этой роли. Летом свободен. А сейчас вовсю учебы.

– Да уж, что подходящ, разговору нет, – замечает режиссер. – В ближайшее время нам надо наладить все для экспедиции, а после экзаменов давай туда к нам, в деревню Лепешки.

Вася пожевал губами и встал. Был он в солдатской форме и в сапогах, которые еще долго потом не снимал. Ушел. Радость какая, думала я, какая радость – вот человек! Учится на режиссерском, сибиряк, красивый...