Василий Шукшин - Калина красная [сборник]

Доказывать свое право на творчество пришлось Шукшину непростительно долго. Закончив институт, он не имел ни жилья, ни работы по специальности. Однажды, приехав на съемки в Москву, я посетил наше памятное общежитие.

Заранее зная, что никого из знакомых там не встречу, робко вошел в коридор – и первым, кого я увидел, был... Вася Шукшин! Он шел навстречу мне по коридору, в тренировочном костюме и тапочках, с чайником в руке.

– Здоров! – удивленно, с характерной своей интонацией встретил Василий меня и, перекинув чайник в левую руку, сжал мне ладонь. – Ты-то как здесь?

– Я-то понятно. Зашел по пути. А ты-то что тут делаешь?

– Как что! Живу!

Пока пили чай, он рассказал, что вынужден временно жить в общежитии, в общем, на птичьих правах, переселяясь с койку на койку. С работой что-то не светит: самостоятельной постановки не доверяют. Ну, соответственно, и с жильем вопрос не решается. Спасибо вот комендантше – добрая женщина, не прогоняет пока, но это ж не вечно...

Потом я узнал, что он снимается. Потом появились в печати его рассказы. Рассказами он не удивил меня. Та простота, которой пленял он в игре на экране, здесь показалась мне элементарной. Проза Шукшина не произвела на меня «солидного впечатления». Но было приятно, что мой товарищ печатается. Я начал гордиться знакомством с ним.

Когда наконец – уже будучи известным актером, писателем – он поставил картину и запустился с другой, произошла еще одна встреча. Я проходил коридором студии имени М.Горького мимо табличек с названиями кинокартин, находившихся в производстве, разыскивая ту, на которую был вызван, как вдруг прочитал на одной из дверей: «Режиссер-постановщик В.М.Шукшин». Ну как не зайти повидаться?

В крохотной комнатке, где кое-как разместились лишь стол и два стула, сидел, развалившись, знакомый актер, небрежно листал режиссерский сценарий и рассуждал, а Шукшин ходил в тесноте от окна до двери и обратно и мрачно курил. Кивнув, указал мне на стул. Актер поздоровался («Ты, старичок, извини, сейчас мы закончим, тут дело серьезное») и продолжал разглагольствовать. Суть его речи мне уловить было трудно: он что-то путано говорил о сценарии, который прочел накануне в сценарном отделе, не только прочел, но изучил, проработал, оставил пометки и для его же, Шукшина, пользы пришел «абсолютно по-дружески», чтобы отметить отдельные недостатки, предупредить, предостеречь от ошибок; сценарий, конечно, уже не исправить, но в постановке неплохо бы сделать серьезные коррективы, снять так-то и так-то... Хотя Вася и не пригласил его на картину, он на Макарыча не в обиде, и если бы тот пригласил его в картину, мог бы сыграть одну из ролей – от тут себе уже присмотрел – но, боже упаси, не из корыстных соображений, а из желания помочь Василию в постановке фильма, негоже бросаться единомышленниками и так далее, в том же духе... Он набивался и набивал себе цену. Глядел я на Шукшина, на его напряженно сжатые губы, глядел и гадал, насколько же хватит терпения у него (это с его-то характером!). Василий Макарыч мрачнел и мрачнел, потом вдруг толкнул дверь ногой и вышел. Мы ждали его возвращения, актер, продолжая болтать, рассказал мне не менее дюжины анекдотов. А Шукшин не появлялся. Мне ждать его было некогда: надо бежать в свою киногруппу.

Так и не удалось мне в тот раз поговорить с ним. Он не появился на киностудии ни на следующий день, ни на последующий. Когда я поинтересовался, где можно найти его, мне лаконично ответили: «На Алтае».

Вот так! Вышел из киностудии, мимоходом – домой, схватил чемодан и уехал. Возможно, этот актер оказался последним в цепи добровольных советчиков. Каплей, которая переполнила чашу терпения...

Теперь, перед съемкой, мне хотелось суммировать качества человека, сплавить их воедино, а из слагаемых сумма не получалась. Пробовал ощутить Шукшина целиком – сразу, как образ, интуитивно, почувствовать его нервы, угадать тайные мысли, взгляд... Сколько я ни старался, все-таки что-то не выходило. Все было рядом, но не внутри. Все приблизительно. Только теперь осознал я всю разницу между собой и нашим Макарычем, а ведь, казалось бы, чем-то мы были похожи...

Трудное дело предстояло на съемках. Я не боялся позора. Боялся притворства.

Когда, облаченный в костюм Шукшина, я появился в гримерной, там – уже одетые, загримированные – меня ждали актеры: Бурков, Лапиков, Волков, Никулин, актерская молодежь. Шел чисто актерский, необязательный треп. Но при моем появлении все замолчали. Я поздоровался. Каждый поднялся, пожал мне руку. Сразу почувствовалось внимание – уважительное, но не назойливое. Понимая мою неуверенность и волнение, актеры продолжали свой разговор. Эти ребята успокаивали меня. Не обращаясь ко мне, делая вид, что ровным счетом ничего не случилось.

Начиналась обычная съемка, каких у меня было много. И все же еще раз сомнение взяло меня, когда я увидел камеру рядом с собою.

– Вадим Иванович, извините, не крупно ли? – выразил я опасение оператору Юсову. – Как бы несходство не вылезло...

Юсов вгляделся в меня и попросил ассистента двинуть камеру еще ближе ко мне.

Что они делают! Я представил свое лицо на экране во всю его площадь... И тут же сообразил, что экран-то широкий, пока разглядишь все лицо по частям, уже сменится план, внимание зрителя переключится, и он не успеет заметить подмены. Вот это – смелость художника! Нужно не прятать героя картины, а укрупнять его!

Не стану описывать съемки – скажу только, что результат, по мнению товарищей, оправдал все старания. Никто, ни один человек – кроме тех, кто имел хоть какое-то отношение к этой работе, – не обнаружил подмены.

Но сделано было только полдела. А кто озвучит всю роль? Голос Василия Шукшина уникален – и тембр, и интонация – знакóм он буквально каждому зрителю! Кто сможет его сымитировать? Нужен был сильный актер, именно – драматический. Игорь Ефимов, актер Ленинградской студии киноактера, блистательно и сымитировал голос, и бережно донес интонации и глубину исполнения Шукшиным характера Петьки Лопахина...”

“Он говорил и не раз говорил, что, по-видимому, надо отказаться от кинематографа, что нельзя размениваться, что нужно сосредоточиться на одном, что литература – его главное призвание, что, вероятно, не следует ему дробиться между двумя такими крупными искусствами, как литература и кинематограф. Все так... Но, наверное, он не мог жить без кинематографа.

Как замечательно сыграл он маленькую роль журналиста-пропойцы в «Журналисте», не курьезно, а скорбно и глубоко, так что в эпизоде открылся человек с его трагедией, с его несостоявшейся жизнью.

В роли инженера Черных Шукшин поразил меня всепроникающим мастерством современного психологического анализа. Эту роль я считаю одной из лучших в картине «У озера».