Юрий Красавин - Хорошо живу

— Я — нет. Может быть, я тебя люблю. Ты красивый, большой, сильный…

Черемуху совсем не прельщала перспектива возможных встреч и объяснений с ее мужем. Их нечаянная связь затянулась, и он из опасения не прочь был бы прекратить ее. Ну их к бесу, этих мужей! В случае чего хлопот не оберешься. А главное то, что Женя вносила нервную, беспокойную атмосферу в его мастерскую. Он не радовался ее посещениям.

— Ты просто бесстыдница, — говорил он, наблюдая за нею. — Наверно, за это тебя муж и любит.

— О, муж совсем не знает, что я такая. Он уверен, что его женушка — скромница.

У всех великих художников были возлюбленные и просто любовницы; женщины дают толчок таланту, и талант совершает чудеса; любовь между полами движет миром — такими выводами утешал себя Черемуха, обнимая чужую жену.

Она, глиняная, лежала у него в углу за щитами. Черемуха задумал сделать ее лежащей в вольной и красивой позе, а получилось немножко не то. В этом «немножко» все и дело-то!

Женя осталась равнодушна к своему глиняному изображению. Глянула только один раз, брезгливо скривила тонкие губы и отвернулась. Она не похвалила бы, если б работа ему и удалась, — такая уж женщина. А он, признаться, и не жаждал от нее похвал. Другое дело — жена…

Целый день он провел, лежа на диване, в полудреме-полусне. Раза два вставал, кутаясь в женину кофту — попалась под руку, и не хотелось искать в шкафу что-нибудь свое, — слонялся из комнаты в комнату и снова садился на диван, чтобы свалиться на бок. Ему не хотелось ни читать, ни смотреть телевизор, не хотелось зажигать свет, когда в комнате стемнело. Ничего он не желал, пропал интерес к чему бы то ни было. На него сошло вселенское равнодушие, вялость и отвращение ко всему, о чем бы он ни думал. Обычные повседневные заботы и интересы отодвинулись куда-то, и вообще весь мир был отстранен. Огорчения не огорчали, и радости не радовали.

Черемуха не умылся, не ел весь день и занят был, кажется, только тем, что слушал, как туго стучит кровь в голове, как она болезненно тукается в какую-то стенку.

Вечером вернулась жена, пощупала его лоб, велела проглотить сразу три таблетки разных цветов и форм.

— Ты извини, я уйду, — деловито сказала она. — Обещала быть. А ты поспи пока.

И ушла, очень торопясь куда-то. Впрочем, он не слышал даже, когда она ушла. Очнулся — горит ночничок на стене, и трудно сообразить, какое время: то ли еще вечер, то ли уже ночь. Он прислушался — из кухни не доносилось никакого шевеления. И рядом на кровати не слышно дыхания жены. Окликнул:

— Надя!

Никто не отозвался. Вспомнил: ну да, она куда-то торопилась, ушла. Морщась, Черемуха посмотрел на часы — одиннадцать. За окном сумерки. Вяло поднялся, сел, дотянулся до стола за чашкой — чашка пуста.

Мелодично звякнул звонок над дверью — он встал с усилием, пошел открывать. Его пошатывало, ноги были как ватные, он их почти не чувствовал и шагал как во сне. Пока шел, жена отперла дверь своим ключом.

— Извини, я только сейчас вспомнила, что ты у меня лежачий больной, — оживленно и даже радостно сказала она, переступая через порог. — Когда кнопку звонка нажала, тогда спохватилась. Тебе, кажется, уже лучше?

Обратно до дивана он еле добрел. Его стала бить крупная дрожь — зуб на зуб не попадал, словно впало в истерику его до глубины потрясенное существо. Стал закутываться в одеяло, а оно сползало на пол. Черемуха еле справился с ним, не замечая, что лег в тапочках.

— Э-э, надо было врача вызвать, — с сожалением сказала Надя. — Ладно, теперь поздно, а завтра я позвоню с работы.

Она не любила, когда он болел, и не умела ухаживать за ним. Хорошо, что здоровьем он был крепок и болел раза два за все время их совместной жизни. Но не так, как теперь: на этот раз болезнь забрала его по-настоящему.

Он ясно слышал голос жены из кухни, но, напрягаясь, не мог понять, что она говорит. То есть он понимал все слова — и не мог взять их в толк. Смысл ускользал, слова были пусты, как мыльные пузыри.

Жена вернулась из кухни и села к нему на диван.

— Алеша, я разговаривала сегодня с Ишутиным. Мы встретились на активе, и он сам ко мне подошел, сам начал разговор о тебе.

Вот теперь Черемуха понял, что она говорит. Ишутин — это его враг номер один, враг давний и упорный. Ишутин был художник, который открыто не признавал талант ваятеля в Черемухе. Другие, конечно, тоже не признавали, но в глаза никто не заявлял; Ишутин же говорил в глаза и за глаза.

— Он утверждает, что в твоей мастерской художники собираются для выпивки.

— Врет.

— Не было этого, Алеша?

— Вообще-то было… один раз… День рождения отмечали. Мой и Викентия. Да, потом еще как-то раз… Тогда еще Поладьев разбушевался… милицию приглашали.

— Ну вот. Значит, правда. А что это за сексуальная тема в твоем творчестве?

Черемуха только подвигал бровями, соображая.

— Ишутин говорит, что у тебя есть скульптура лежащей голой женщины.

— Есть.

Видно, Надя ожидала, что он будет отрицать. Она выдержала паузу и сказала огорченно:

— Ну вот. Зачем ты ее вылепил? Тебе нечем больше заняться? Почему обязательно голую бабу? Я понимаю, если это прекрасно, а если просто похабно, как говорит Ишутин?

Черемуха молчал. «Какая она у меня здоровая и красивая, — думал он. — Зрелая женщина. Высокий лоб… Нос очень правильный. И благородной формы подбородок. Разве нет? Прямо-таки патрицианка из Рима…»

— Твой отец был граф… или князь… или этот самый… забыл. У тебя голубая кровь. Твои родители чем занимались до революции?

— Не отшучивайся. Ответь мне: какую идею ты хотел выразить в голой женщине, если он, человек посторонний, воспринимает ее как обыкновенную похабщину? Ответь.

— Я имею… на творческую неудачу… право, — выговорил Черемуха, с трудом переворачиваясь на спину. — А вообще я бездарный художник.

«Почему я никогда не лепил свою жену? У нее хорошее лицо — нет мелких деталей, все в меру крупно, соразмерно, благородно».

— Да, это так, — повторил он уже более уверенно. — Я бездарен.

Она смотрела на него с удивлением.

— Я хотел вылепить прекрасную женщину, а вышло… Я не смог. Действительно, получилась очень нехорошая штука… У меня нет таланта. Я взялся не за свое дело.

В другое время она охотно подтвердила бы его слова, а тут бережно положила руку ему на лоб, близко заглянула в глаза.

— Не надо так, Алеша. Ты просто болен. Экая я дура! Пристаю с вопросами, когда у тебя такая температура. Ладно, поговорим потом.

— Давай сейчас, — попросил он. — Давай, а?

Но Надя, не слушая, ушла в соседнюю комнату, и слышно было, как она двигала ящиками комода, потом рылась в буфете.

— Где у нас градусник, Алеша?

А Черемуха уже опять задремал. Нет, не задремал — задумался, отдалился.