Юрий Красавин - Хорошо живу

Кажется, она начинала кое-что понимать и уже не смотрела в глаза Савчуку с прежней требовательностью и негодованием. Вдохновение покидало милую девушку, и Савчуку горестно было от сознания, что он убивает в ней нечто, делавшее ее-такой прекрасной.

— Он только подчиненный и исполнял, что ему прикажут, — выдвинула она еще один довод, сама, по-видимому, чувствуя его шаткость и неубедительность.

— Вот это-то и плохо. Исполнительность не всегда достоинство.

Они опять замолчали, и минута эта была тягостной для Савчука и еще более тягостной для его собеседницы.

— Но скажите мне, откуда ему было знать, что это незаконно? — не сдавалась девушка. — Вы сами подумайте: откуда?

— Как вас зовут?

— Это не имеет никакого значения. Мы обсуждаем не мои поступки, а ваши.

— Сколько вам лет?

— Шестнадцать.

— Возраст достаточный, чтобы усвоить общее правило: незнание закона не освобождает от ответственности. Ни вас, ни меня, ни вашего папу. Понимаете? Вот вы сказали, он имел благодарности. Верно, имел. А они ведь разные бывают, благодарности! То в виде почетной грамоты или упоминания в приказе, а то и в виде меховой куртки… Кто что предпочитает, верно?

— Папа сказал, это спецодежда! Ему полагается.

Черт бы ее побрал, эту девчонку! Зачем она вынуждает говорить ей то, что говорить совсем не хочется!

— Что вы знаете про спецодежду, милая девушка? Почему другие шофера таких курток не получали?

— Разве они не получали?

— А вы спросите… хотя бы у папы.

— Он не задумывался об этом, — прошептала она. — Дают, ну и взял. Решил, что так полагается. Он очень доверчивый.

Снова они замолчали, и Савчук раскаивался, что ввязался в этот разговор. Надо было уклониться. В конце концов, могла же она установить истину и без его помощи! Поговорила бы с кем-нибудь другим…

— Зачем вы так про него написали! — страдающе произнесла она. — Зачем папина фамилия стоит рядом с фамилией этого жулика! — В ее голосе послышались слезы. — Моего папу все уважают. И любят! Он добрый, мягкий и отзывчивый. Так все говорят!

— Я очень рад за него, — терпеливо сказал Савчук.

Наверно, он действительно хороший человек, этот шофер. Несомненно хороший, раз у него выросла такая дочь! Разве что чересчур исполнительный.

Савчук представил себе, какое тяжелое объяснение было у отца с дочерью и какое еще может быть. А потом представил на их месте себя и Алену, ставшую взрослой… Нет, он не хотел бы, чтобы у них случилось что-то похожее. Не хотел бы.

— Значит, вы не будете писать опровержение? — спросила девушка, все еще на что-то надеясь. Савчук промолчал. Она встала.

— Я хотел бы, чтобы моя дочь так же верила в меня, — сказал он очень серьезно и грустно. — Передайте это вашему отцу.

Она не захотела принять его утешения и ушла, не попрощавшись. «Что ж, — подумал Савчук, провожая ее глазами. — Отцу такой дочери надо быть очень честным, даже в мелочах».

— Папка! — сердито проговорила подбежавшая Алена. — Ну что ты сидишь!

Она подергала его за рукав, и только тогда он повернулся к ней.

— Я тебе кричу, а ты совсем не слышишь. Хочешь, я расскажу тебе стихотворение? Я его сама сочинила сейчас!

— В другой раз, дочка, — рассеянно сказал Савчук и поднялся.

— Но я хочу сейчас! Вот слушай:

Он взял ее за руку, и они отправились домой.

— Какая красивая девочка! — ахали встречные. — Да какая кудрявенькая! Где вы такую нашли?

Савчук шел, не слыша этих похвал, не замечая знакомых и кипения весеннего дня.

«Ах, черт побери!» — чуть не вслух сказал он.

А что, если бы он и вправду совершил что-то, например оговорил невинного, оскорбил?.. Ныне слепо верящая в него, а затем подросшая Алена должна будет принять на себя его душевную тяжесть, его нравственный груз…

— Ах, черт побери! — все-таки вслух пробормотал Савчук и потер лицо ладонью.

— Это мой папа! — между тем говорила Алена встречным, крепко держа его за руку. — Это мой, и больше ничей!

Солдат шел по улице и оглядывался по сторонам; иногда сворачивал вправо или влево, иногда возвращался назад, но шел; он что-то искал. Было раннее утро, когда улицы пустынны и гулки. Солдату попалась навстречу женщина с авоськой, он у нее спросил что-то, после чего зашагал увереннее.

Только по походке и чувствовалось, что это солдат; ему же казалось — все изобличает в нем солдата: и взгляд, и посадка головы, и даже эта штатская одежда, непривычная ему.

Городок был тих и по-утреннему ясен. Некоторые улицы упирались прямо в озеро, а оно было спокойно, как и небо.

Солдат остановился перед белым приземистым домом. «Здесь, — сказал он сам себе. — Здесь живет моя королева». Из окон выглядывали тюлевые занавесочки, сквозь них — знакомые ему герани и красные марфуткины сережки. За ними, конечно, чистота, уют, светлые пылинки в солнечном луче — так казалось ему.

Солдат поправил галстук, тронул рукой волосы, придирчиво оглядел себя. Наконец открыл калитку возле ворот и вошел во двор.

Дом оказался неожиданно длинным и несуразным со двора, у него даже обнаружился второй этаж, возведенный, вероятно, когда нижний основательно состарился. Это было явное свидетельство бессилия чьей-то архитектурной мысли или полного отсутствия ее: крылечки, лестницы, позднейшие пристройки всех сортов делали дом и вовсе нелепым.

«Люди строят города, чтобы жить тесней, а в городах отгораживаются друг от друга, — думал солдат. — Ишь, каждый норовит себе персональный вход сделать, отдельный сарайчик, личную кладовку, свой собственный половичок на приступке. Ну-ка, где-то здесь моя королева…»

Он открыл наугад одну дверь — там было темно и пусто. Открыл другую — никого. Постучал в третью — не отвечают. На втором этаже кто-то разговаривал. Солдат поднялся по наружной лестнице на второй этаж, вступил в коридор. Женщина в клеенчатом фартуке стирала в корыте белье и ругала кого-то, кто был за стеной.

— Скажите, где живет Королева Светлана Георгиевна?

Женщина обернулась, ткнула пальцем в мыльной пене вниз:

— Возле уборной. Первая дверь.

Солдат удивился тому, как приземленна бывает действительность, как она порой прозаична и непривлекательна. Разве может жить в соседстве с уборной девушка, если она королева?

Эта мысль поразила солдата. Он даже перестал волноваться, хотя волновался сегодня все утро, и вчерашний день, и много еще дней перед тем.

Он постучал в дверь, соседствовавшую с той, назначение которой не вызывало сомнений. «Сейчас!» — приглушенно сказали внутри. Дверь распахнулась, и на пороге встала девушка. Солдат отступил на шаг и проглотил приготовленную фразу — остроумную, веселую фразу, которой он намеревался приветствовать свою королеву. Куда девались эти слова? Он даже растерянно оглянулся; именно растерянно, хотя и был солдат. Еще бы! Девушка была поистине королева: юная, красивая, надменная.