Иван Торопов - Избранное

Потом нам еще досталась лошадь по имени Монголка: низкорослая, длинный круп оброс густой шерстью. Словно в куничью шубу вырядилась. И даже цветом такая же. Помню, отец немало куниц промышлял до войны… Экая славная шубка!

Монголку мы первой заседлали — свойская кобылка, — на каждую бричку нам дали по два седла. Монголка оказалась резвая, послушная, безотказная… Потом, позже, в дороге, она нам хорошо послужила.

Зато приятель Монголки, что неразлучно следовал за нею, был как лютый зверь — нелюдимый и злой.

Но с виду — сказочный конь! Рысак по имени Дон-Жуан.

Рослый, стройный, длинные ноги и круглый, веретеном круп. Высоко поднятая голова. И — благородно-светлой масти, можно сказать, цвета он был белого, чуть зеленоватого ягеля, который иногда сплошняком застилает наши сухие сосновые боры… Прекрасный конь! На нем бы военные парады принимать!

Только вот, дьявол, никак не подпускает нас. Уж с чем только не шли к нему на поклон: с овсом, яблоками; хлебом, сахаром — все перепробовали. Напрасно! Раздерет ноздри свои и косится кроваво-красными глазами. Лягнуть норовит. А раз даже куснул меня за плечо до синяка…

Обидели его, что ли?

Может, и обидели. На груди у Дон-Жуана, наискосок, тянулся длинный зарубцевавшийся шрам. Может, кто стрелял в него в сердцах? Может, бывший хозяин — чтоб не достался дивный конь никому другому?..

Никто не знал тайны Дон-Жуана, а сам он только лягнуть норовил… От Монголки Дон-Жуан ни на шаг не отходит, всю доброту ей отдает, всю ласку. Положит голову ей на спину и умиленно глаза прикроет. Вместе с Монголкой хрупает овес, а из наших рук не берет ни в какую.

Даже Мироныч, бригадир наш, ничего не мог с ним поделать, хотя и сказывается бывшим кавалеристом.

Сначала-то он загорелся — хотел оседлать Дон-Жуана для себя. Погарцевать хотел на гордом красавце. Но провозился полдня, так и этак — и плюнул с досады: пусть, говорит, в общем гурте идет.

И еще один конь был у нас. Как и Монголка, он был небольшого росточка, но крепкий, плотный, как шар, и — огненно-рыжий. А если уж сравнить по-лесному, то цвета сухой пихтовой хвои. А грива черная. И широкая белая отметина на лбу. Нарядный конь, ничего не скажешь. Но больше всего нас удивило его имя — Туроб. Что оно означает? — ломали мы голову. Может, неправильно написали имя — «Турок»? Или еще какое? А вдруг все-таки это Турёб? Наше, коми слово… Турёб — значит буря, буран. Ведь из наших краев тоже немало лошадей взяли на войну, самых лучших.

Когда мы сообразили это, по-другому думать уже не могли. И таким милым стал нам Туроб. Скребницей расчесываем ему гриву, кормим овсом и яблоками, по-коми ласково беседуем с ним. Конь внимательно слушал коми слова, а однажды даже заржал во время такой-то беседы. Понимает! Вспомнил! Вспомнил — и обрадовался землякам на далекой сторонке… Иначе — чего ж он заржал?..

Дня три мы знакомились с лошадьми, кормили и поили их, купали, всячески приучали к себе. Как же иначе, долгая дорога нам предстоит, нелегкая; люди и лошади должны понимать друг друга, доверять должны… И до того удивительно было мне — оказалось, каждая лошадь, как и человек, совсем не похожа на другую. Не только внешне иная, но и характером. Как говорится, у каждой свой норов. Почти все они быстро привыкли к нам, не чуждались. Только Дон-Жуан никого не хотел признавать. А я, хоть и не кавалерист, как Мироныч, — я именно Дон-Жуана хотел заседлать для себя! Ведь такой конь… Прямо дивный… Ведь скакать на этом коне — самое настоящее счастье! Особенно если Дина смотрит… И потом, в длинной-то дороге чего не случится — вдруг да лошади разбегутся, распугает кто, надо будет догонять их, собирать. Дон-Жуан, точно, всех догонит. Генеральский конь…

Вот бы морковку где-нибудь достать! Раньше мы, сельские пацаны, морковью здорово приманивали жеребят. Сначала-то они никак не поддаются, сядешь — дико взбрыкивают, задом подкидывают, сбросить норовят, а потом постепенно привыкают, как побалуешь сладкой морковкой. Но где здесь достать морковь?

И тогда мне вспомнился литовец-парикмахер. Поможет он?

Я поговорил с Ленькой, но он отнесся неодобрительно: брось, говорит, из-за моркови человека беспокоить…

Но меня как оса укусила. Около пяти часов дня потопал я в город, по знакомому адресу, не забыл я его. Если честно сказать, мне и боязно было идти к чужим людям, в чужом-то городе, где не все еще спокойно, а по ночам, бывает, и постреливают. Но очень уж мне, мальчишке, хотелось приручить Дон-Жуана. Оч-чень!

Нашел я небольшой домик, крытый темно-красной черепицей, крыша с крутыми скатами, у нас такие-то крутые не делают. Вокруг огородик посажен, картошка. На крылечке парень сидит, моих примерно лет — ножом скоблит свежие клубни.

— Вайчайтисы тут живут? — спрашиваю я, не очень уверенный, что правильно называю фамилию.

— Тут, — отвечает парень, с любопытством разглядывая меня.

Я уточнил: мне нужен тот, который работает в парикмахерской. Парень что-то по-своему крикнул, и тут же в открытое окно выглянула знакомая физиономия. И ведь узнал он меня! Не иначе — по прическе, свой почерк… Торопливо выскочил из дома, руку пожимает, тараторит, весь такой домашний, добродушный: «А я думайт, ты не придешь! Мы ощщень, ощщень рад! Это Ионас, мой сынок… Ионас, это коми… но — где наш Пятро… Сщас картошка варим, обедаем вместе… Хорошо, што пришел… хорошо…» Вот ведь как.

Быстро сварилась свежая картоха, меня усадили за стол, хотя я стеснялся и отнекивался. Я же не за едой сюда пришел… но… как бы объяснить… Если они меня угощают, я ведь должен их чем-то, ну, отблагодарить, что ли… А чем? Нет у меня ничего. Вот поэтому я и стеснялся.

Сижу, а сам все думаю — чем отдарить мне ихнюю, литовскую, доброту. И тут как раз они начали спрашивать, что за коми-земля такая. Вот! Вот чем я могу отдарить — рассказом! Тем более им интересно: у них там Пятро живет.

С наслаждением ем рассыпчатую белую картоху и рассказываю о далекой коми-земле. Рассказываю, рассказываю, рассказываю…

Я и сам не знал, что так много сказать могу о своей родине. Мол, земля моя широкая, таких, как Литва, штук пять-шесть можно уместить. Правда, люди пореже живут в моем краю: сурово у нас. Много диких лесов, и голая тундра есть, ни яблок, ни сирени…

Удивляются. Про Воркуту спрашивают. Холодно, говорю, там, зима длинная, даже деревья не растут. Не могут. Но там уголь нашли, каменный, очень много. И в войну этот уголь здорово выручал всю страну. Так что Пятро ваш делом занят…

Вошел я в раж и много наговорил, не знаю, сколько они поняли. Это, наверное, потому, что соскучился я по родным местам. Давно ли уехать рвался, большой мир поглядеть — а уже и соскучился. Рассказываю, а сам будто все вижу — и леса наши, и реки голубые, чистые…