Иван Торопов - Избранное

В носу приятно защекотало от крепкого запаха одеколона. По стенам — зеркала, зеркала, и зачем столько? Рассматривай себя с какой хошь стороны…

Вижу — еще ничего парни мы с Ленькой, и одеты сносно, вот только волос дикий, кустами растет. Как на кочках болотных.

Освободилось место, и я двинулся туда. Очень вежливо, скажу даже — ласково, поздоровался с мастером. Он взглядом усадил меня в кресло, покрытое полотняным чехлом, и недовольно встряхнул мои спутанные волосы. И пожурил: мол, не стыдно молодому человеку прохожих пугать. Мол, как можно так запускать себя. Мол, не дело это — на парикмахерских экономить… Мастер все это по-своему сказал, по-литовски. Но я понял — по тону… и вообще. Понял.

Я отвечаю — в дороге, мол, времени не было парикмахерскую искать. А сам чувствую, меня изнутри жаром обдает, рубашка так и липнет к телу.

А мастер слушает мои оправдания и серьезно головой кивает, мол, да, ну тогда, конечно, уважительная причина. А я, между прочим, не по-русски ему отвечал, а от волнения и неудобства — по-коми… В общем, обменялись мнениями.

Ох и взялся он за меня, этот мастер… Ножницы как пулемет строчат, молнией сверкают, мне глаза хочется закрыть — потому что страшно стало, ей-богу… Смех и грех. Ох и покромсал он мою голову… Будто это не живая голова, а сосновый комель, из которого ему нужно вытесать что-то человекоподобное.

Сам он мужик здоровый, мастер-то, силенок достает: как схватит мою башку ручищей, как зажмет, как повернет, куда ему нужно, — ой, думаю, не отвинтил бы вовсе башку-то… Нет, думаю, женщина-мастер не разрешит себе вот так, без церемоний, чужую башку крутить. Женщина все ж к мужской голове уважение имеет — потому хоть, что то мужская голова, а не кочан капустный…

Битый час он ворочал и кромсал меня. И все что-то зудел: то по-русски, то по-литовски. Кажется, жаловался — как трудно сделать настоящую «польку» из таких зарослей…

Я молчал.

Но когда он щеткой да расческами выровнял и вычистил мою голову, я едва узнал себя самого. До того хорошо и красиво сработано! Укороченные русые волосы мои лежали небывало плотно и ровно, один к одному. Словно буйные зеленя после теплых дождей.

Ай да мастер. Ай да рука…

Таким-то красивым я еще и не был никогда!

Я сразу же зауважал его. Я в стрижке и сам кое-чего смыслю. У братишек и других пацанов в деревне не одну голову обкорнал, худо-бедно, «бокс» выстригу… Но чтобы из вороньего гнезда сотворить этакое — простите, никогда бы не поверил…

— Можа, кавалера и побрит? — спрашивает мастер, а у самого глаза лукаво светятся. Я, конечно, знаю, отчего ему весело: усов-то на мне как на гадком утенке.

— Побрить! — солидно киваю я. Была не была! Говорят, волос быстрее растет, когда начинаешь бриться. И очень уж мне из кресла вылезать не хотелось. И даже цепкая рука мастера меня больше не раздражала. Рука-то — мастера!

Но тут произошло непоправимое. Сижу — и всем нутром чую, как по гладко постриженной шее что-то елозит. Вши! Неужто они? Подхватил в дороге… А я-то думал, что это кожа зудит последние дни, а она вон чего зудит… Стыд-то какой! Только бы мастер не заметил…

Но он заметил!

И горячая кровь ударила мне в лицо. До чего стыдно мне… Если бы мог я, как князь Гвидон, превратиться в шмеля или в комара хотя бы — вылетел бы в форточку…

Краска залила мне лицо, и вдруг злость, такая неожиданная, поднялась внутри. Я даже ослеп на секунду от этой злости. Ведь вот, и мать померла, и отец пропал, и семья наша, которые живые, раскиданы по разным углам, и трубы эти печные, скелетные, и бесконечные эшелоны с запада с уставшими людьми, и вши, и ночевки где придется, и украденный мешок, и грязное белье, которое уже неделю липнет к телу, и вся огромная дорога сюда, из коми-земли, и вся обратная дорога, которую нам еще надо пройти пешком по истерзанной, измученной России, по земле, отяжелевшей от военного железа.

Все это уже случилось со мной или вскоре случится — а я тут краской заливаюсь — и… ничего не могу с собой поделать.

— Можа, пана и освежайт? — спрашивает между тем мастер. Он уже успел обмахнуть лицо мое бритвой. Не брил, а именно — обмахнул.

— Освежай! — приказал я.

— Чего пан предпочитает? «Сирень» или «Манон»?

— «Манон»! — велит пан, все еще мечтающий вылететь в форточку.

Ленька давно уже постригся, сидит на диване, шипит на меня по-коми: «Прилип ты к месту? Сбесился, что ли, духами поливаться… Барон какой… расселся… Я на улице обожду, а то смотреть противно…»

— Сейчас уже, погоди! — говорю я тоже по-коми сквозь душистое облако «Манона». — Погоди, кончит вот лешак носатый! — с удовольствием облегчаю я душу.

— Как ты говоришь непонятно? — удивился мастер. — Не русские, что ли? Тогда какого же языка вы люди?

На коми-языке, отвечаю, говорим мы. Есть такая земля…

— Да?! — встрепенулся вдруг мастер. — Как? Коми? Я знай коми! Там есть брат мой… Пятро… Воркута… угол добывайт… рубайт… таскайт…

Я вежливо уточнил, что да, у нас на далеком Севере много всякого народу собралось. Уголь добывают, и лес рубят, и нефть качают.

— А как ви здесь попали? — интересуется он.

Я чуть было не ляпнул, что за трофейными лошадьми приехали. Но вовремя спохватился. Я ведь его как парикмахера знаю, как мастера. А как человека совсем не знаю. Скажешь правду, а он вдруг сообщит кому-нибудь, и налетят на нас… Мы уже прослышали, что в здешних лесах после войны немало вооруженных банд шастает — не все рады народной власти…

Договорились мы в своей перегонной команде: не распространяться, зачем приехали, когда уедем и куда путь держим. Договорились. А уговор дороже денег…

Конечно, мастер он хороший, работает лихо, и мне лично понравилась его твердая рука. Но мало ли кто кому понравится… Дело-то общее, делом рисковать нельзя. Не могу я ему сказать правду, не могу. Смотрю я парикмахеру в глаза и говорю, кивая на Леньку: вот, мол, с братом приехали мы отца нашего проведать. Где-то здесь близко могила его, убит он в Литве…

Не знаю, понял ли меня парикмахер, услышал ли вообще, что я плел. Уж очень он был рад — что встретились мы ему с Ленькой: чуть ли не с того света люди, оттуда, из загадочной Коми-страны, где его брат Пятро уголь рубайт, таскайт, добывайт…

Не хочет мастер с меня денег брать, проводил да улицы. И даже адрес свой сунул — где живет. Говорит, обязательно заходите, буду ждать, говорит.

— Вот ведь где родню встретили, — сказал Ленька.

— Да-а… пошарить по белу свету, такой родни мы о тобой много найдем…

Назавтра вся наша команда двинулась за город. Топаем мы по дороге, устланной тесаным камнем, настоящим. Нам бы такие дороги, на Севере…

Ах, какая картина открылась перед нами, как только поднялись мы на холм, где дорога переламывалась и шла под уклон…