Анатолий Баюканский - Восьмой день недели

Так повторялось многократно. И всякий раз, когда перед концом рабочего дня он решался зайти, знал что не скажет главной фразы, а будет «выдавать глупости», потом, словно услышав себя со стороны, сконфузится и уйдет.

И в этот день в лаборатории все было как всегда. Зеленая веточка в стакане, перемигивающиеся огоньки на пульте управления, колоды перфокарт в жестяном корытце, глаза Надежды. Ее глаза. В них — женская прозорливость и девичья мягкость, почти нежность… Радин сделал над собой усилие, отстранился от будоражащих мыслей, поспешно достал блокнот, сказал деловым тоном, чувствуя на себе взгляды инженеров:

— Надежда Михайловна, я давно хотел уточнить: какова стоимость машинного времени?

— Вам документально или популярно? — с легкой, но совсем не обидной усмешкой спросила Надежда. Не дожидаясь ответа, взяла общую тетрадь, начала рассказ. Обстоятельно, от первых дней появления электронно-вычислительной машины в цехе. Ей льстило: Радин сосредоточенно записывал что-то в блокнот.

— Живем по принципу: было бы железо на балансе, остальное приложится. Поймите сами. С участков к нам приходят «голые» данные, поэтому помочь участкам мы бессильны. Ведь ЭВМ тоже следует обучить, снабдить набором программ, трансляторов. Где их взять?

— Выписать, — простодушно предложил Радин.

Бородач в углу громко хмыкнул.

— Стоимость наборов для ЭВМ в среднем составляет шестьдесят процентов стоимости работающей электронно-вычислительной машины. Не смешно. А куда расходуется машинный мозг: на подведение итогов соревнования.

— Да, да, помню, вы рассказывали об этом.

Надежда смутилась. Замолчала. Радин подошел к окну. Дождь кончился. Стороной уходила гроза. Тяжелые капли все еще скатывались по стеклу. На экране пульта управления загадочно, вспыхивали и гасли электронные индикаторы.

Из цеха вышли вчетвером: Радин с Надеждой, бородатый Вася Шальнев и смешливый Аким, чуть припадающий на правую ногу. Не сговариваясь, свернули от проходной в лес. В предзакатном воздухе вершины сосен выделялись особенно четко, и в перелеске на десятки метров пролегли световые дорожки. Радин, чуть приотстав, поглядывал на инженеров. Казалось, забыв о его присутствии, они спорили о любви. Радин не вслушивался в слова, не вникал в смысл.

Когда человек влюблен, он видит в предмете своей любви только хорошее, само совершенство, не перестает восхищаться, приписывая ему достоинства, о которых раньше и не предполагал.

Радин исподволь наблюдал за Надеждой, любовался ею. Что происходит с ним? За последнее время все реже и реже вспоминает московскую приятельницу Леру. Друзья давно заочно обвенчали их. Лера — способный художник, специалисты прочат ей громкую славу. На людях дерзкая и взбалмошная, с ним она почему-то всегда тиха и сдержанна.

Мысленно Радин сопоставил их, будто именно от сравнения зависело, кого он выберет. В чем-то Лера выигрывала. Брала элегантностью, на нее заглядывались мужчины. Только, верно, сердцу не прикажешь…

Лесная тропинка вывела их чуть левее трамвайной остановки. Тут было немноголюдно. Порывы ветра стряхивали с ветвей крупные дождевые капли.

— Ага, вон и «Спутник» катит! — воскликнул Аким, увидя трамвайный вагон. — Анатолий Тимофеевич, вам куда?

— В противоположную сторону.

— Надеюсь, не оставите нашу даму? — осведомился Шальнев.

Трамвай скрылся за поворотом. Радин галантно склонил голову:

— Под давлением общественности я вынужден препроводить вас.

— Напрасно надеетесь, что я откажусь! — Надежда согнула в локте руку.

Словно освободившись от скованности, Дербенева держалась просто и беззаботно, старалась идти в ногу. На углу продавали цветы. Радин купил букетик астр.

— Какая прелесть! Почему-то мне никогда не дарили цветов.

— Надя, я делал бы это каждый день…

Надежда вспыхнула, вскинула голову:

— Анатолий Тимофеевич, прошу вас, больше никогда не повторяйте этих слов.

— Но почему, Надя, почему?

— Не спрашивайте меня, пожалуйста, ни о чем… — Взглянула на часы. — Спасибо за компанию. До свидания!

— Надя!..

Надежда не ответила. Каблучки застучали по мостовой. Радин подождал, пока силуэт ее растворится в темноте, грустно усмехнулся и медленно побрел к гостинице… Он и не предполагал, какую сумятицу чувств вызовет у Надежды их вроде бы ничего не значащий разговор. С некоторых пор она даже побаивалась встречаться с Радиным вне цеха. Как-то она вдруг представила себя вместе с ним и долго не могла успокоиться. Поначалу Радин нравился ей чисто внешне, а потом… Когда это случилось: в цехе ли — он тогда проявил характер, приказав слить сталь прямо на площадку; дома ли, слушая брань отца по адресу Радина, — только это произошло. Она почти физически почувствовала необходимость видеть его, говорить с ним. Дальше ее фантазия не пошла. При виде Радина трудно становилось быть серьезной, перехватывало дыхание…

Ахмет, ругаясь на чем свет стоит, бегал по футеровочной площадке, искал Заварзина. Семен слышал голос дружка, но не отзывался. Он махнул на все рукой, поднялся на самую высокую отметку цеха. Притаился возле ящиков с инструментами, стал смотреть вниз. Конверторная площадка — как на ладони, просматривается насквозь от южных ворот миксерного отделения, откуда привозят в цех жидкий чугун, до склада слябов. Вчера получил весточку из деревни. Мать пишет, что осенью Олюшка — невеста Семена — обещает приехать в гости. «Сеня-то, грит, сулил покатать меня на кране…» — «Заврался твой Сеня», — досадуя на самого себя, думал Заварзин. Стыдно было признаться, вот и брехал мамане и девчонке своей. Правда, когда-то и он сидел у рычагов управления… Сколько лет прошло, а тот день — перед глазами. Первая смена. Поначалу в кабине крана отвечал на придирчивые вопросы настырной Дуси Агафоновой — механика первого класса. Потом ему вручили бирки управления краном. Дербенев, похлопав по плечу, сказал: «Плавка с утяжеленными ковшами. Подведешь — пеняй на себя».

Разве забудешь счастливый миг — он остался один на высоте. «Плавку сливать!» — скомандовал мастер. Там, на земле, десятки раз слышал эту ничем не примечательную команду, а тут — совсем другое дело. На высоте страшновато. Внизу огненная лава, гудящая, звенящая. Казалось, воздух и тот дрожит от напряжения. Кипящий шлак выплескивается из горловины, разбрасывая по площадке желтые стальные блины.

Какая была жизнь! Да, он мог бы и сегодня работать на высоте. Будь трижды неладен тот злосчастный день! Хоть убей, не помнит, кто надоумил обмыть начало трудовой биографии. Надо, значит, надо. Взял в соседнем киоске два «огнетушителя» — полтора литра красного, пристроились с дружками под лестницей. Сначала окунули в алюминиевую кружку «корочки», потом и сами кирнули. А через полчаса Дербенев за шиворот выволок его на свет божий.