Анатолий Баюканский - Восьмой день недели

Подошел второй подручный:

— Стоите тут, а Костя такой транзистор отхватил, умрешь. Фирма «Соня»!

— Эй, Соня! Пробу пора брать! — гаркнул Дербенев.

Ребята кинулись врассыпную. Подручный схватился за «ложку» — трехметровую тонкую штангу для взятия проб металла, потащил волоком. Дербенев хотел крикнуть ему, но вдруг увидел начальника цеха. Тот был бледен, фуфайка нараспашку, каска в руке. Внутри у Дербенева что-то заворочалось — тяжелое, злобное. Отвернулся, не ответив на приветствие. Прослышал Дербенев, что начальник приказал сделать анализы чугуна, лома, сырых материалов, раскислителей для каждой бригады в отдельности. «Доказать желает, что «подкармливают» меня. Травит, одним словом. Напишу-ка я заявление в партком. Пусть с него стружку снимут». И эта неожиданно пришедшая мысль немного успокоила Дербенева.

Несмотря на всю серьезность момента, Радин едва не рассмеялся: специалисты отделов, словно студенты перед экзаменами, беспокойно толпились в коридоре перед дверью технического кабинета, слышались приглушенные разговоры, шуршание бумаг, некоторые заглядывали в дверь: скоро ли их вызовут?

Официально было объявлено, что сегодня специалисты проходят переаттестацию. Аттестация так аттестация, только вот зачем эти карточки? В них приходилось записывать проделанную работу, время, потраченное на нее. Знали все и о том, что их карточки передавались непосредственному начальству и начальство само проставляло время, необходимое для той или иной работы. И тут же всплывало пугающее слово «Пульсар». И хотя все знали, что идет эксперимент, задолго до сегодняшнего дня это слово было у всех на устах. Одних разбирало любопытство: как же оценят его работу? Другие заранее настраивали себя против эксперимента, считая затею ненужной тратой времени.

Радин вошел в технический кабинет, поздоровался с членами комиссии, которых уговорил принять участие в «пульсации», разложил по столу сводную таблицу с результатами работы специалистов. Радин видел, как волновались эти люди. Волновались, пожалуй, не меньше тех, кому предстояло услышать их мнение. И он понимал их. Многих связывала крепкая дружба, работали бок о бок, учились вместе.

— Друзья мои, — тихо сказал Радин, когда все расселись по местам, — я прекрасно понимаю вас. И все-таки хочу призвать к рассудительности. Впитав, что называется, в плоть и кровь прекраснейшую черту социалистического гуманизма — заботу о товарище, не забываем ли мы иной раз об интересах коллектива, об интересах страны? Давайте покажем себя достойными людьми, будем принципиальны и мужественны до конца.

— Конечно, будем! — ответил за всех Бруно. Автор новой аттестации тоже был включен в состав комиссии, в которую вошли специалисты отделов труда, сектора НОТ, группы социалистического соревнования, службы главного инженера завода.

Первым вошел в кабинет щеголеватый молодой инженер в светлой вельветовой куртке.

— Садитесь, товарищ Шевченко! — пригласил Радин.

Бруно придвинул к себе список, отыскал фамилию Шевченко, дважды пересчитал сумму набранных баллов, назвал ее.

— Как видите, — Бруно кивнул в сторону щеголя, который сел, забросив ногу на ногу, — сумма баллов достаточно высока, но не достигла той, которая дает право занимать должность старшего инженера.

— А я готовился покупать торт! — попытался сострить Шевченко, но никто не улыбнулся. И Шевченко смутился. — Спорить, конечно, трудно, цифра — вещь железная, но… — Шевченко поднял покрасневшее лицо. — Я не записывал рационализацию, считал внедрение новшеств служебной обязанностью.

— Пожалуйста, сделайте это сейчас, — поспешил на выручку кто-то из управленцев.

— Например, я участвовал в изготовлении шиберного устройства на разливке.

Бруно заглянул в таблицу.

— Рационализация — пять баллов! К сожалению, увы! — Бруно развел руками. — Вы недобрали семи баллов.

— Жаль! — Шевченко поспешно вышел. И тотчас в кабинете появилась Зоя Васильевна — инженер отдела снабжения, «цеховая прима», как в шутку называли ее снабженцы. Высокая женщина с правильными чертами лица, она знала себе цену. К тому же была замужем за начальником центральной заводской лаборатории. Конечно, все отлично понимали: у каждого свой характер, жизненные обстоятельства, кто-то старается, но у него плохо получается, но как быть в этом случае? Члены комиссии смущенно отводили глаза, У Зои Васильевны было наименьшее число баллов. Значит, на понижение?

Встал Бруно. Его одного, наверное, не одолевали сомнения.

— Товарищи, инженер по снабжению Клементьева набрала двадцать пять баллов, — сказал он, будто речь шла о каком-нибудь объявлении. — Это самая низшая сумма.

Зоя Васильевна взглянула на Радина, словно ища защиты. Лицо ее медленно заливала краска.

— Мне кажется, — встал один из членов комиссии, — Клементьева — работник способный, видимо, условия работы у нее трудные.

— Позвольте, а у других работников в отделе условия лучше? — тотчас спросил Радин. — А они набрали большее число баллов.

— Значит, работают лучше.

— Выходит, так! — покорно согласилась Зоя Васильевна, пошла к двери. Остановилась у выхода. — Мне многое понятно…

Третий аттестуемый — кладовщик Ненахов — юркий, с усиками, узнав про свой результат, сразу перешел в наступление.

— Я буду жаловаться! — без обиняков начал он, — безобразие! Во все дырки — затычка Ненахов. В хоре пою, лекции читаю, в дружине состою. За эти мероприятия баллы не ставят почему-то?

— Отныне вы отказывайтесь от работы, не по своей специальности, — посоветовал Радин, — пусть спецификации переписывают техники, сведения собирают конторщики, а инженеры, будьте добры, занимайтесь инженерной работой.

— Да, но я, — начал было Ненахов и не договорил. Страшный грохот потряс стены технического кабинета. Члены комиссии замерли. Потом кинулись к двери. В коридоре Радин услышал тревожные крики. Люди бежали в цех…

Куда бы ни шел Радин, за что бы ни брался, никак не мог отвязаться от этих строк:

Да, отныне и до конца дней своих не забудет он, как сорвалась многотонная горловина конвертора — так силен был взрыв, Взметнулось вверх на десятки метров синее пламя, окутав цех ядовитым дымом. Радин приказывал Заварзину покинуть кабину крана, Семен не выполнил приказания. Радин позже понял, почему.

Заварзин чувствовал себя на седьмом небе. Пришло письмо из деревни. Мамаша писала, что газетку, в которой расписан его подвиг и сам он заснят, таскают из хаты в хату, а учителка хочет отобрать ее для школьного музея. Припомнил домик по-над рекой, подсолнуховый лес, материнские рушники и захотелось домой. Где там! Работы непочатый край. Владыкина вызвали в партком на беседу, старшим остался он. Заварзин поднялся на свое любимое место — на двенадцатую отметку, откуда весь цех как на ладони.