Анатолий Баюканский - Восьмой день недели

— Заключим договоры с институтами, дадим молодежи перспективу, вас, стариков, с насиженных мест подниму, передвину в наставники. — Виктор разволновался, выдвинул ящик стола, выкатил из стеклянной трубочки белую таблетку, проглотил, запил холодным чаем.

— Голова болит? — вежливо поинтересовался Парфен. — Он был удивлен всем, что удалось услышать в этом кабинете. В душе считал Виктора заурядным инженером, который выдвинулся благодаря стечению обстоятельств и красному диплому. Про себя подумал так: займет кресло — угомонится, не подозревал, какие идеи обуревают человека.

— Не выспался, лег вчера около трех ночи.

— Знамо дело, — кивнул Парфен, — холостяцкое житье-бытье.

Виктор ослабил галстук, ничего не ответил. Не на свидании он был. Все намного проще, прозаичнее. На техсовете обсуждали план реконструкции загрузочных устройств, начатый Максименковым, переругались в дым. Старая песня. Максименков предлагал остановить участок, а он… уверен: нужно вести реконструкцию без остановки производства. Время, время подпирает. Сроки, темпы, качество. Он почти физически чувствовал, как время, подобно песку, утекало между пальцами. Время — самая невосполнимая утрата. Черт возьми, можно заработать утерянные деньги, залатать прохудившуюся футеровку печи, повторить неудавшийся опыт, лишь пропавшее время вернуть невозможно. Виктор всегда с каким-то внутренним содроганием смотрел на секундную стрелку на экране телевизора, которая неумолимо отрубала время от жизни. Вспомнив об этом, Виктор решительно перешел к делу.

— Ты, Парфен Иванович, подобно аккумулятору, накапливаешь энергию, опыт десятилетиями, а мне нужна скорость, скорость.

— Мы — люди маленькие, — Парфен любил прибедняться, — наше дело известное — круглое катать, плоское кидать. — Никак не мог сориентироваться, понять, куда гнет Виктор, какая такая роль отведена ему, Никитину, в наполеоновских планах молодого руководителя. И от непонимания терял уверенность, точку опоры, не знал, как вести себя, что говорить.

— Мы создаем крупное огнеупорное отделение. Век штучных гениев кончился. Бригада каменщиков-футеровщиков будет работать на один наряд. Возглавит отделение молодой инженер, приезжий, из Москвы. А вы… Снова незаметно для себя, Виктор перешел в разговоре на «вы», будете при нем вроде «зама» по обучению кадров. Наставником.

— Н-да, наказание так наказание, — растерялся Парфен, — осиротить желаешь, от живого дела оторвать, — понял слова Виктора по-своему: нашел-таки удобную, вежливую форму отстранить его от непосредственной кладки.

— Ребят сами подберете, научите их премудростям. Суть бригадного метода ясна: опыт новаторов — всем. Только есть одна просьба, — Виктор наклонился к лицу мастера, — пожалуйста, не сразу знакомьте молодежь со своими предками… с дедом Никито, с яичным желтком. Договорились? — протянул руку.

— В человеке, Витек, есть главный нерв, струна особая. Тронешь — она чисто-чисто зазвенит. Мой нерв — кладка, пойми ты, ручная кладка, — Парфен так и не пожал протянутой руки. Виктор неловко отстранился. — Меня с пацанвой равняешь? Шалопаи будут камни подносить, а я в общий котел стану вкалывать? Дудки!

— Скоро установим машину для напыления футеровки… машину. Зачем нам ручная кладка, для тренировки? И вообще, Парфен Иванович, наш разговор затянулся. Вот, возьмите! — подал Никитину новенькую брошюру. — Увлекательнейшая книжка. «Инструкция института «Огнеупоры» по кладке стекловаренных печей». Новейшая.

— Сам читай! — разозлился Парфен. Швырнул инструкцию на стол. — Не согласный я идти в бригаду.

— Уйдете с завода. Пора кончать с партизанщиной.

Парфен побледнел, вцепился обеими руками в подлокотники кресла. Последняя фраза ударила в самое сердце. Плохо помнит, как вышел из кабинета, как пил в приемной воду. Малость пришел в себя, когда очутился в цехе. В голове все еще звучали набатным колоколом обрывки фраз: «век штучных гениев кончился… уйдете с завода…» Походил возле печи, как очумелый, двинулся на выход. «Лады, коль мой век закончился, то баклуши бить стану, — решил про себя, — сколько времени телевизор не включал, не был с год в березовой роще, а раньше-то большим охотником считался до березового сока». Шел, не замечая прохожих, разжигал самого себя: «Приду, швырну оземь дедову плиту, сгребу в кучу образцы и… на помойку. Витек-то, оказывается, стоит на плечах гигантов, а я… я тоже далеко вижу. Наши местные мастера по каменной кладке испокон веку в России дороже золота ценились».

…Ксана нагнала Парфена за воротами завода, в аллее трудовой славы. Мастер только что прошел мимо собственного портрета, даже не глянул в его сторону. Два раза окликала, Парфен не отвечал. Догнала, взяла за рукав. Он остановился, нисколько не удивился. Спросил чужим голосом:

— Оксана Семеновна, скажи: кто стоит перед тобой?

— Парфен свет Иванович, симпатичный мне человек.

— Нет, неправильно! — отмахнулся Парфен. — Перед тобой — ноль, штатная единица, член бригады. Смекаешь?

— Опять чудишь — огород городишь.

— Я, ежели хочешь знать, преклоняюсь пред тобой, пред умом твоим, — неожиданно признался Парфен, шевельнул с досады широченными плечами. — Предлагала оглянуться, увидеть разную там красоту… К тому и возвращаюсь. Шабаш. Парфен Никитин начинает новую жизнь.

— Чего буробишь-то? Чего? — Ксана принюхалась, не под градусом ли мастер?

— А ты, Оксана Семеновна, будь сызнова моей любимой женой. Да. Перебирайся в квартиру, готовь свои салаты, переставляй мебель по собственному разумению, крути веселую музыку. Теперича мы с тобой на все картины ходить станем.

— Заболел что ли, Парфенушка? — Ксана осторожно притронулась ладонью к холодному лбу мастера, беспокойно оглянулась по сторонам: нет ли поблизости знакомых — помочь довести мужика до дома. С головой, видно, что-то. И немудрено: с его каменьями в сумке — ни дня, ни ночи. — Ксана подхватила Парфена под локоть, подвела к скамейке, присела рядом, лихорадочно соображая, что делать дальше. И тут Парфен подобрался, словно разом стряхнул с себя дурь, взглянул на женщину светлыми глазами:

— Шабаш! Разошелся, как холодный самовар. Может, правда, хватит пудовые каменья таскать, годы не те, хотя, честно сказать, какой из меня член бригады, я — мастер-единоличник. От одной тревоги за дело пропаду, поневоле стану за каждым присматривать, перепроверять, во все щели полезу, завоют от меня люди, дикими голосами взвоют…

— Не спрашивай старого, спрашивай бывалого! — отмахнулась Ксана, — объяснить по-человечески не можешь, все вокруг да около.

— Айда ко мне домой, там все и разобъясню…

Легкий бег по тропинке, что вилась посредине березовой рощицы, всегда успокаивал Виктора, не только давал заряд бодрости, но и побуждал к раздумьям о быстротекущей жизни. Вот и сейчас, закончив пробежку, он скинул намокший от пота спортивный костюм с престижной эмблемой фирмы «Адидас», умылся на кухне холодной водой до пояса, накинул на крутые плечи махровый халат, присел на диван. Подложив правую ладонь под щеку, задумался. Сегодня днем совершенно случайно услышал в бытовке разговор двух мастеров. Один сказал товарищу: «Наш-то ЭВМ, Виктор Константинович, малый не промах, любого спихнет, кто ему поперек дороги встанет».