Семен Ласкин - На линии доктор Кулябкин [Сборник]

Вошел Борисов. Расспросил о заболевании, наклонился к больной, повернув голову, и замер в этой позе, прислушиваясь к дыханию, будто шаман. Больная тяжело дышала. Борисов положил ей руку на грудь и провел ладонью над сердцем, точно нащупывая боль.

Потом поднялся и стал медленно ходить по кабинету. Немного сутулый, но высокий старикан. Пожалуй, старикан. Даже странно, но сейчас он показался именно стариканом, и его своеобразная походка, стук каблуков и легкое шарканье тоже говорили о годах, потому что к вечеру тише становился стук каблуков и отчетливее шарканье подошв.

Мы вышли в приемный покой и сели вокруг стола медсестры, чтобы не мешать Лунину. Иван Иванович выдвигал какие-то ящики и стопкой складывал бумажки, а Лунин сидел спокойный и подчеркнуто вежливый, чем-то напоминая трамвайного контролера, который знает, что билет все равно не найти и штраф будет взыскан.

— Ну, что там? — как бы между прочим спросил Лунин, и мы молча посмотрели на Борисова.

— Трудно сказать…

— А вы бы сами взглянули, Леонид Кириллович, — вставил Козлов. — Такая консультация!

Лунин пожал плечами, показывая, что врачей здесь и без него достаточно.

— Почему же? — сказал я. — Будем рады, если вы тоже посмотрите.

— Ну что ж, — сказал Лунин и поднялся.

Он пошел в смотровую, а я с любопытством стал рассматривать раскрасневшегося Козлова. Мне хотелось, чтобы Козлов не нашел этих бумажек, хотя бы перетряс всю свою канцелярию за десять лет. Он был смешон в своем паническом страхе.

«Ну, не найдешь. Ну, не увидит, — думал я. — Скажет «безобразие»! И из-за этого так суетиться?»

Лунин вышел из кабинета и закурил. Он долго возился со спичками, потом попросил пепельницу, точно специально тянул время, рассчитывая усилить наше любопытство. Наконец сел рядом с нами.

— Не слышал ваших мнений, но думаю, что это… — он показал пальцем на сердце, — обычная картина инфаркта.

Мы с Марго промолчали, хотя диагноз Лунина показался достаточно основательным. Вероятно, он прав: это было самое простое, что приходило в голову. Я ждал, когда выскажется Борисов, но тот молчал.

— Сейчас принесут электрокардиограмму, — сказала Марго.

— Я подожду, — согласился Лунин.

Он вернулся к столу, а Козлов опять бросился к ящикам, предлагая найденные бумаги. Он согнулся, возможно потому, что был близорук, но мне казалось, это из угодливости, и я радовался, когда Лунин стал спокойно и монотонно отчитывать его за небрежность.

Наконец принесли электрокардиограмму. Борисов взял пленку и осторожно положил на стол. Он не спешил. Его медлительность и сосредоточенность были чем-то единым и органичным. Я знал, что и раньше, когда дело касалось ответственного диагноза, Дед становился похож на шахматиста, который изберет цейтнот, но не сделает непродуманного хода.

— Инфаркта нет, — наконец сказал он.

— Что значит «нет»? — переспросил Лунин. — Нет сегодня, потому что прошло мало времени, но может выявиться завтра.

— Это не сердце, — повторил Дед. — Мы можем проглядеть катастрофу в животе. Не забудьте, что больная получила наркотики и сейчас не чувствует боли.

— И все-таки нет оснований отменять диагноз инфаркта. Такие случаи, как этот, бывают.

— Бывают… — буркнул Борисов. — Гороховый суп бывает…

— В конце концов, — решительно сказал Лунин, — я запишу свое мнение в историю болезни. Этого достаточно?

— Тогда незачем было собираться всем, если один уверен, — сказал Борисов и встал из-за стола.

— Нет, не один, — возразил Лунин, делая вид, что не замечает недовольства Борисова. — Тут еще есть врачи. — И он кивнул в мою сторону.

Дед повесил халат, надел пальто и, устало шаркая ногами, вышел.

Я отвел Марго, чувствуя какую-то неловкость.

— Ну, как твои ребятишки? — спросил я, раздумывая над всей этой историей.

— Ты себе даже представить не можешь, какие они стали смешные! Вчера наша соседка у Мишки спрашивает: «Ты на кого похож?» А он удивленно посмотрел на нее и говорит: «На человека».

Мимо провезли больную, и, глядя на нее, я с сожалением подумал, что опять, как говорят, оказался «не на высоте»: ведь у меня не было уверенности в диагнозе.

— Да, забавные ребята в этом возрасте, — сказал я. — Сам удивляюсь, но меня дети любят.

Мы подошли к каталке, и Марго успела погладить женщину по голове — видимо, и ее что-то не устраивало в этом споре Лунина с Дедом.

— Значит, в тебе есть что-то человеческое, — сказала она серьезно, провожая глазами отъезжавшую каталку.

Мы замолчали. В приемном покое ничего не изменилось. Правда, теперь Козлов стоял около медицинской сестры и сквозь зубы отчитывал ее за неполадки. Его указательный палец качался перед носом сестры, и это не предвещало ничего хорошего. Лунин застегивал воротник и никак не мог соединить крючок с петлей. Наконец это ему удалось. Он облегченно вздохнул, точно освободился от самой крупной неприятности.

— Домой идете? — спросил Лунин, рассматривая себя в зеркале.

— Пожалуй, — сказал я.

— А вы, доктор?

— К сожалению, нет. Я дежурю.

— Жаль, — Лунин улыбнулся Марго. — Желаю всего хорошего.

Он пожал ей руку.

— Назначения для этой больной я записал. Наркотиков не жалейте.

Я оделся. Лунин взял меня под руку.

— А что, если мы ошиблись? — осторожно спросил я его на улице. — Дадим морфий, а катастрофу в животе не заметим. У Борисова страшный нюх на это.

— «У Борисова…» — передразнил Лунин. — Но́ситесь с ним как с писаной торбой.

— Ну, не скажите, — как-то робко вставил я. Мне почему-то было неловко заступаться за Деда.

Из столовой Леонид Кириллович пошел в кино, а я домой, чтобы привести в порядок комнату. Около десяти вечера Лунин вернулся, замерзший и возбужденный.

— Ну и морозец! — стонал он, неуклюже стягивая застывшими руками пыжиковую шапку. — А у тебя хорошо.

Он шагнул к теплой печке и, обхватив ее, прижался щекой к ребристой поверхности.

— Дом — это совсем другое дело! Я страшный мерзляк. И мороз ерундовый, а мерзну… С войны так…

— А я терпеть, не могу слякоть. Тает, капает. Не погода, а катар дыхательных путей. Мороз — это вещь!

— Это пока молодой, а станешь постарше — и такое уже не скажешь.

Он разделся, походил по комнате, все еще зябко потирая руки.

— Прелесть, а не жилье, — сказал он, осматривая комнату. — Стол, диванчик, кровать. Идиллия холостяка. Чур, сплю на кровати.

— Пожалуйста, — рассмеялся я.

— Страшно все надоело: разъезды, консультации, проверки. Носишься по области.

Он подошел к столу, где лежала рассыпанная стопа книг, выбрал Моэма «Бремя страстей человеческих», перевернул ее и, посмотрев на цену, тяжело вздохнул.

— Даже почитать некогда.

Уселся на диване, полистал книгу.