Семен Ласкин - На линии доктор Кулябкин [Сборник]

— Хлеб, масло есть?

— Конечно.

— Ставь все на стол.

Он поднялся, открыл чемодан и стал выкладывать шпроты, сыр, колбасу.

— Пища богов! — сказал Лунин, открывая одну за другой банки и принюхиваясь к их запаху. Я еще раз подумал, что Лунин — все-таки неплохой парень. Мне вообще нравятся люди, которые в любом возрасте в чем-то остаются беззаботными, немного наивными и всегда щедрыми. Если бы Дед присутствовал на лунинском приготовлении к ужину, то, наверное, изменил бы свое мнение о нем. Я вспомнил о больной и почувствовал беспокойство. В голову полез всякий вздор, но я отогнал эти мысли: сегодня дежурит Марго, а на нее можно положиться.

— Прошу к столу.

Лунин извлек из пальто бутылку «Столичной», разлил водку.

— Все продумано до деталей. Встреча проходит на высшем уровне и при обоюдном энтузиазме. Торжественные речи отменяются. Тосты произносить коротко. Главное — вовремя лечь спать. За движение вперед!

— Пускай так, — согласился я. — Движение — это эмблема эпохи.

Мы отвалились на спинки стульев и стали молча жевать хлеб со шпротами, разглядывая друг друга. У Лунина был вздернутый нос и маленькие блестящие глазки, удивительно подвижные, будто он все время был начеку.

— Ну, рассказывай, какая здесь жизнь? — спросил он, густо намазывая колбасу горчицей. — Как живете, с кем живете?

Мы оба засмеялись, и я неопределенно пожал плечами.

— Брось, брось хитрить! — сказал он. — Докладывай боевую обстановку. Дислокацию войск противника. Возможность вылазок. Командование интересует все. Тут в винном отделе замечательная девочка.

— Верочка? — сказал я. — Да, ничего. Только замужем.

— Деталь несущественная.

— В таком маленьком поселке все как на ладони.

— А ты что, здесь век жить собрался?

— Не век, — сказал я. — Но пока и не уезжаю.

Он захохотал очень смешно, и нос его сморщился в переносице и стал шире.

— Молодец! Нельзя забываться, когда пьешь водку с главным хирургом области.

Я тоже засмеялся.

— Вы ошиблись. Я действительно не думал об этом. Пока поживу.

Он пожал плечами.

— Могу объяснить причину, — сказал я. — Хочется еще немного поучиться оперировать.

— У кого? У Борисова? Забавный ты человек. Неужели думаешь, что здесь учатся? Нужна школа. С именем. Иначе цена этой учебе — нуль. Скажу по секрету, люди со средних веков не перестали уважать титулы.

— Дурак из клиники Куприянова! Это звучит.

— Зря иронизируешь. Ирония — это оружие. А на ношение любого оружия, как известно, нужно получить право.

Мне даже нравилось его остроумие.

— В твоем возрасте наивность еще не есть добродетель. Хочу тебя предупредить, что жизнь часто похожа на зверя, который кусает слабых и боится укротителей.

— Тогда какой же выход для слабого человека? — засмеялся я.

— Наука! Только наука. Она дает возможность современному человеку утвердить себя в обществе. Она дает силу. Пока ты только врачебная единица в номенклатуре облздрава. Итак, за науку!

— Можно и за науку, — согласился я. — Только ученого из меня не выйдет. Я практик.

Лунин всплеснул руками.

— Боже, какая путаница понятий!

Он поднял стакан и подмигнул.

— За прозрение.

В дверь постучали. Лунин схватил бутылку и спрятал ее за стул.

Вошел больничный шофер, глубоко втянул носом воздух и замер на середине комнаты.

— Здравствуйте. На улице холодно, а здесь другой дух. — Он с интересом разглядывал закуску.

— Что случилось? — Я вскочил и сразу же подумал о больной. Все снова всплыло в моей памяти: сомнения Борисова, наша неуверенность и категоричность Лунина. Неужели Дед прав?

— Кто послал? — Я стал торопливо надевать пальто.

— Кто? Конечно уж Александр Сергеевич, — сказал шофер.

Лунин откашлялся.

— Значит, Борисов в больнице?

— А где же ему быть?

— Беспокойный старикашка, — процедил Лунин. — Старческий склероз.

Водитель хлопнул дверью, и я быстро пошел за ним. «Черт знает что за человек Лунин», — подумал я.

Борисов замедлил шаги. Шарф размотался и вылез из-под воротника. Было девять градусов мороза, но он не чувствовал холода. Он поднял суковатую палку и медленно пошел вдоль забора. Как-то трудно привыкнуть, что тебе шестьдесят два.

Борисов остановился, отдохнул. Сегодня Лунин разозлил его своей категоричностью, но не только из-за этого он вспылил. Пожалуй, больше обидело молчание Дашкевича… Старость, старость… Теперь все иначе: и любовь и ненависть.

А может, он был не прав? Может, он слишком требователен к людям? Слишком? Нет, меньше требовать он не имел права.

…Он часто вспоминал тот давний год, профессора Плавнева. Борисов не забыл этого человека, вечно придирчивого, педантичного до тошноты, но страстного в науке. И вот за один месяц Плавнев превратился в глубокого старика.

Борисов помнит тягостную обстановку, приглушенные голоса сотрудников, боязливое молчание. Он сказал на собрании, что Плавнев не виновен. У него не было доказательств, но он так чувствовал.

На него стали смотреть косо, с недоверием. Тогда он уволился и уехал в Валунец — небольшой поселок, откуда начинался его путь в молодости. Потом война. Гибель жены и дочери во время обстрела Ленинграда. Бессонные сутки в операционных. Германией Австрия.

Он вернулся в Валунец. Вокруг были новые стройки, новые успехи, а рядом — зазнайство и недоверие, точно не было войны и люди ничему не научались. В поселок приезжали молодые врачи из Москвы и Ленинграда, не знавшие фронта, они жили здесь год и меньше и уезжали. Он не понимал их.

Он вспоминал друзей своей молодости: Петьку Смирнова, Илюху Кофмана, Мишку Слесарева, Софку Кричевскую. Он уходил в сторону леса по асфальтовой дороге, которая в его молодости была извилистой тропинкой, и думал о жизни. Только с ними он мог разобраться во всем происходившем.

«Что тебя пугает, Саша?» — спрашивала Софка.

Он тяжело вздыхал.

«Я не узнаю людей в последние годы. Мне иногда кажется, что из жизни выпало больше двадцати лет и образовался разрыв, незаполненная пустота между моей юностью и старостью».

— «Что ты говоришь, Сашка? Почему ты видишь только тех, кто приезжает сюда на месяц?»

«Мне кажется, таких становится больше и больше».

«Не узнаю тебя! — возмущалась Софка. — Даже представить страшно, как ты оторвался от жизни».

«А что знаете вы? — злился он. — Разве еще нет таких, которые произносят правильные слова, но поступают иначе?»

Борисов свернул к лесу и по тропинке вышел к пустырю. Он опять подумал о друзьях молодости и ощутил их рядом. Он даже замедлил шаг, чтобы маленькая и круглая как колобок Софка могла угнаться за ним. Она всегда тащилась позади всех.

«Ты что-то раздражен?» — спросила осторожно Софка.