Семен Ласкин - На линии доктор Кулябкин [Сборник]

— Конфликты сразу пошли, — сказал Чухин. — Сам знаешь, врач в деревне — фигура! Бабки, как их ни переучивай, а яиц да сала притащат. Стал я их гнать с этим добром в три шеи, иначе нельзя, к ним же и попадешь на язык. Предыдущий брал, а меня эти кринки да лукошки обижали. Флотский во мне дух все-таки жил. Как-то я двух старушек так пугнул, что они словно на крыльях летели.

Он сделал волнистый жест рукой, очень выразительно показал, как летели от него старушки.

Посмеялись.

— Моей это бескорыстие не понравилось: все берут, а ее муж — не хочет. Вкалывал я тогда жутко, приносил чуть не три сотни, деревня — не город, но ей мало было. Тормошит, требует. Куда? Зачем? Ушла с работы — огород выгоднее. Завела большое хозяйство, подалась на базар. Все молчком, молчком. Я ничего не знаю, а в деревне — одни разговоры. Докторша огурцами торгует, каждый день на рынке. И подруги пошли у нее — я тебе дам! Как-то попал на их совещание, обсуждалось, как выгоднее продавать: килограммами или поштучно? Постановили — штучно.

Ильин не выдержал, рассмеялся.

— Все стало меня раздражать, Володя. Подростковый велосипед на шкафу, когда сыну три года, — это про запас. Игрушки в целлофане — так и не открытые, хотя мальчишка в уголке чурочками играет, дед нарезал. — Он поднял руку, как бы опережая вопрос. — Нет, я не ушел, ребенка жаль. Только стал я постоянно думать, как сохраниться. Куркулем бы не сделаться. Жлобом. Ночами не спал. Решил — выход нужно искать в профессии. Учиться. Участковый врач — не специалист же. Обложился я книгами, стал читать, конспектировать, думать пытался. И ужас! Не могу. Не воспринимаю. Эге, раскидываю, дальше хуже будет. Погибну как личность. Послал втихаря письмо в облздрав, попросился на учебу по акушерству, жене ни гугу. Как я занимался, Володька! Спал по два часа в сутки. Вы, столичные, моего голода не поймете. В район уже не вернулся, попросился в межрайонную больницу, тридцать километров от дома. Хотел своих в город перевезти. Думаю, оторву от огорода — начнем все сначала. Не поехала. Огород доходнее. Да я ей стал как-то не очень нужен. На сына плохо влияю. Воспитываю отвращение к дому, к ее натуральному хозяйству. Кричали друг на друга частенько — срывался, не скрою. А потом она из тех баб, которым кроме хозяйства ничего не требуется.

Поезд остановился. Чухин приспустил окно, высунул голову. Прямо у станции раскинулся большой базар. Торговали ягодами, яблоками, малосольными и свежими огурцами.

Станция была дачная, между рядами расхаживали хорошо одетые городские.

Чухин вертел головой, кого-то высматривал, одновременно шарил рукой по своим карманам. И вдруг отступил, помчался к выходу — в его руке была зажата смятая пятидесятирублевка.

— Евдокия! — донеслось с платформы.

Ильин выглянул. Маленькая смуглая женщина с сосредоточенным лицом бежала к Чухину. Не кивнув ему, не сказав ни слова, она почти выхватила деньги и побежала назад. Он что-то кричал ей, вроде бы спрашивал.

Состав качнуло. Чухин ухватился рукой за поручень, встал на подножку.

Женщина уже была за прилавком, на своем месте, — смотрела строго вперед, плотно сложив губы.

Ильин ждал, что она повернется, поглядит в сторону поезда. Не повернулась.

Чухин пришел не сразу, стоял в тамбуре.

Сел молча.

— Благоверная, — сообщил он. — Я знал, что она здесь будет. Время для нее самое-самое. В платке, маленькая такая, видел? С десятилитровым бидоном. Подкидываю им помимо исполнительного. Не нуждаются. Но, если честно, боюсь, как бы парня против меня не восстановила.

Ильин прикрыл окно — увидел, как Чухина обдает ветром.

— Ну а третья?

Хотелось отвлечь его от нелегких мыслей.

— Третья? Замечательный человек. Она, между прочим, не меньше меня настрадалась, повидала черт те что. Я у нее тоже третий. Шутим частенько: ничья. Сыграли поровну.

Он оттаивал, оживал, начал улыбаться.

— А у нее что?

— О первом и говорить противно. Подонок. Второй — пьяница. Пропил все. Впрочем, какое у фельдшера богатство? Я, как и с первой женой, рад был, что с нуля начинаем. Вроде бы нет прошлого. А сейчас стоит вспомнить про то прошлое — кошмарный сон! — Он вздохнул. — Хорошо все у нас с Анной, славно! С полуслова понимаем друг друга. — Он подался вперед, ткнул Ильина в плечо. — Да что такое, Володька! Все я да я рассказываю, пора бы…

— Ты хоть финалом порадовал, — Ильин опять пропустил слова Чухина.

— На Анну жаловаться грех, — кивнул Мишка. — Человек! Друг! Я-то не сахар, сам понимаешь. А тут еще заболел. Лежал с воспалением легких, а работать некому. Вот я и поперся с больничным листом. Анна-то акушерка. Позвонила домой и тревожно так говорит, что у нее не может одна разродиться. Я расспросил, что и как. Оказалось, старушенция, сорок один год, первый раз взялась за эту работу. Силы не те, сам понимаешь, забуксовала. Ни туда ни сюда. Ах, как мы попотели! Я вроде бы сам рожал. И представляешь, вытащили живехонького, здоровенного, смотреть любо. На радостях я как-то расслабился. В ординаторской похлебал холодной воды и завалился со своей пневмонией на кожаный диван. А проснулся инвалидом. Анька, как увидела, что я дышу словно паровоз, разревелась. Недоглядела, говорит, я тебя, Миша.

— В Москву тебе нужно, — буркнул Ильин. — Устроим в клинику, полечишься.

— Ты начальник, что ли?

Ильин пожал плечами.

— Наших полно, только скажи: Мишка едет…

— Что верно, то верно, ребята помогут. — Он вынул блокнот, записал адрес и телефон Ильина. — Предупрежу, конечно. Напишу или позвоню.

— Это обязательно. Какое-то время потребуется. А после выписки можешь пожить в Москве, с ребятами встретиться.

— Хочется повидать — не представляешь. — Он поглядел на Ильина с нежностью. — Жаль, не знал, что ты в городе. Анна была бы рада. На рыбалку бы съездили. На реке живет один старичок с лодкой. Взяли бы четвертиночку, помидорчиков, полбуханочки черного — больше ничего и не нужно. На рыбалке мне легче — представляешь, свободно дышу, будто бы и не болел. А в Москву, Володька, я бы действительно съездил.

Поезд загрохотал по новому мосту; стук колес напоминал отсчет времени, этакий метроном, — трух-та-та, трух-та-та! — вода в реке сверкала на утреннем солнце. Ильин щурился, пока поезд внезапно не вошел в тоннель, — все померкло.

— Не собирался я тебя против статистики восстанавливать, — в темноте сказал Чухин, так и не дождавшись от Ильина вопроса. — Получится, что ты половину жизни ухлопал на пустое…

Бабка отодвинулась, разговор перестал ее интересовать. Достала пятачок на автобус, зашпилила карман — до базара, вероятно, была прямая дорога.

Промелькнул полустанок. Чухин прочитал название, пожалел:

— Даже не заметил, как подъехали. Ну ничего, попробую уложиться. Давно душу не полоскал.