Владимир Богомолов - Застава в степи

Теперь надо было наметить точные маршруты. Из географического кабинета принесли карту области, разыскали совхоз «Трудовай рассвет». А так как других хуторов и отделений совхоза на карте не оказалось, пришлось нам самим исправить этот недостаток. Выдерживая масштаб, Грачев отмерял линейкой расстояния, ставил точки и писал названия населенных пунктов. Я скептически смотрел на эту затею. Разве следопытам нужна такая карта? Нам нужна десятиверстка, как у папы в военном планшете. Только она не по нашему району составлена, а по тем местам, где вел свой взвод мой отец во время Сталинградской битвы. И я сказал, что попрошу отца помочь составить и начертить карту нашего района, а потом командиры звеньев переведут ее себе под копирку.

Отец слушал меня, не перебивая, а лишь изредка кивая головой и улыбаясь. Улыбка у моего папы теплая, светлая. Когда он улыбается, я ничего не боюсь у него попросить. А когда он приходит с работы хмурым, тогда лучше к нему не приставай с вопросами: все они ему кажутся глупыми, никчемными, и он даже не хочет забивать свою голову всякими пустяками.

В эти минуты к нему имеет подход одна мама. Она уводит его на кухню, о чем-то говорит с ним вполголоса, а когда они выходят вместе к столу, у папы уже пропадает глубокая морщина между бровями.

Но такие дни, когда папа возвращается домой рассерженным, бывают, к моему счастью, большой редкостью. Обычно он приходит с работы в ровном, благодушном настроении. Вот в таком, как сегодня. И мне приятно рассказывать ему о своих друзьях, о наших задумках. Меня прямо подмывает передать весь наш сбор в лицах. Отец слушает, соглашается и улыбается. Когда я спросил о главном, он поднялся, достал из шифоньера старый кожаный планшет с целлулоидной пленкой внутри (этот планшет ему подарил военный друг-летчик), и двумя пальцами аккуратно вынул из-под нее потертую на сгибах и углах карту-десятиверстку. Разложив ее на столе, отец бережно разглаживал карту. Если бы кто знал, как я люблю эти минуты, а иногда и часы, проведенные рядом с отцом у этой карты. На ней десятки квадратиков, кружков, разноцветных линий, букв, знаков, просто стрелок и черточек И за каждым штрихом у папы случай, за каждым названием — его друзья и те, кто погиб, и те, которые живы.

— Так говоришь, вам такую же и не иначе?

— Ага. Чтобы на ней, как на твоей — все-все.

— Да нет, Семен Михайлович, так у нас с вами не получится. Для чего вам, к примеру, вот эти доты?

— А тебе они для чего?

— Мне как память. Это первые объекты, которые я построил на земле. Долговременные огневые точки. — Он задумался о чем-то невеселом и добавил: — Только они недолго простояли. Фашисты в клочья их разнесли и гусеницами разутюжили.

— Пап, а вот эти значки что обозначают?

— Они вам тоже не нужны. Это минное поле. На нем погиб мой друг Женя Кузин. Было ему в то время, как и мне, восемнадцать. Мы только что окончили строительный техникум и добровольцами ушли в армию.

Я уже не один раз слышал рассказ о Жене Кузине, веселом рыжеволосом парне, который погиб на минном поле, отвлекая немцев от нашей разведки. Но и на этот раз я не перебиваю отца, слушаю как будто впервые.

— Вам вот что нужно: овраги, балки, лесополосы, мосты, колодцы, дороги, развилки. Одним словом, все, кроме военных знаков.

Как же так, кроме военных? Мы тоже будем искать людей, которые воевали. Пусть не в Отечественную, а в гражданскую войну. Но отец сказал, что на карту надо нанести лишь постоянные знаки, а остальные появятся, когда начнется поход.

Мы взяли лист чертежной бумаги, прикрепили его кнопками к столу, и отец напевая про полковое знамя, с которым они прошли полсвета и если надо — повторят, начал наносить на будущую карту едва заметные условные обозначения. Вот появились квадратики — кварталы центральной усадьбы. На одном конце наша школа с фруктовым садом и спортплощадкой, на противоположном — больница.

С севера на юг протянулась балка, через которую третий год строят большой железобетонный мост. В истоке балки плотина и маленький пруд, куда гоняют на водопой коров. А вот и животноводческий городок с силосной и водонапорной башнями.

От поселка дорога побежала на восток к четвертому отделению. Дважды она пересекала овраг, протянулась вдоль лесополосы, поднялась на дамбу лимана, миновала ремонтную мастерскую и прошла по единственной улице хутора Любимовского.

Вторая дорога через степной простор стрелой пролетела мимо сада и уперлась в хутор Бершанский. Недалеко от него были пруд и небольшая березовая роща.

Третья дорога долго шла параллельно линии телефонной связи и, миновав Старый хутор, затерянный в в лощине, выходила к третьему отделению совхоза, хутору Лесному, хотя там ни одного дерева (кроме фруктовых во дворах) не росло. Главный грейдер соединял центральную усадьбу через второе отделение с районным центром и железнодорожной станцией.

Когда с картой было покончено, мы позвали бабушку, и она начала вспоминать, кого из старых людей на хуторах знает. Сама бабушка о них ничего не могла рассказать, потому что приехала сюда с мужем незадолго до войны.

— Был бы дедушка живой, — вздохнула она, — он бы тебе, голубчик, понарассказывал и про коммунаров и про коммунистов. А я только помню кое-кого из тех стариков, что к нему в партком и на дом приходили. Вот в Любимовском живет Аликов Алексей Матвеевич. Ты, Миша, должен его знать. Высокий такой, стройный казак. Да он еще в прошлом году чуть не утоп в балке, когда сноху вез рожать. Сноха у него Люба. Знаешь, миловидная такая, птичница. Ну, как же не знаешь? Когда вы птичник строили, она еще на тебя Журавлеву жаловалась… Сынок у нее родился. Витей нарекли.

Если бабушка будет столько времени говорить о каждом нужном нам человеке, мне не хватит всей ночи, а может, и целой недели. Нам что требуется? Фамилия, имя, отчество и где он живет.

А бабушка между тем с увлечением рассказывала уже не мне, а папе о том, как хорошо на четвертом отделении отмечают день рождения нового гражданина совхоза, какие подарки преподносят отцу и матери, новорожденному вручают красную книжечку.

Я уже начинаю засыпать, когда слышу новую фамилию.

— Куликов Сергей Сергеевич.

И снова идет подробный рассказ о том, что это не тот Куликов, который работает трактористом, а тот, который в прошлом году ушел на пенсию со склада. И как только он передал дела другому кладовщику Петьке Анисимову, так тот запил запоем и растащил половину добра. И его за это осудили, а у него осталась жена с двумя малолетками на руках. Вот до чего доводит водка. И куда это смотрит государство, и почему оно не запретит торговлю этим ядом. Вот в других странах, говорят, есть такие законы, которые строго наказывают пьянчужек. Или вон какие-то индейцы совсем не пьют вина.