Владимир Богомолов - Застава в степи

— Мамаша, — перебивает ее наконец папа, — вы лучше про Куликова или про другого старожила расскажите, а про водку мы сами знаем.

Бабушка обиженно поджимает губы и нравоучительно замечает:

— Ох и не любишь ты, Миша, про зелье разговор. А отчего? Оттого, что сам не воздерживаешься.

Отец начинает нервничать. Левая щека у него дернулась, и на подбородке резче выделяется ямочка. Он достает пачку сигарет и, несмотря на запрет, закуривает в комнате.

— А ты не серчай, сынок, — будто мягко, но очень колюче продолжает бабушка. — Это я так, к слову. Пойди на крыльцо покури. А то тут не продохнешь. Так вот, милый, — обращается она теперь ко мне. — Этот Сергей Сергеевич большой честности человек. Настоящий партиец, каким Ленин велел быть. Потому его к складу и приставили. Знали: с голоду помрет, но народного грамма не возьмет. Помню был однажды такой случай…

Я не выдерживаю и, положив голову на руки, слушаю только до того места, где Сергей Сергеевич, закрывшись в амбаре, обещает грабителям просидеть там остаток своей жизни…

— Ты что, спишь? — спрашивает меня мама, расталкивая.

— Да нет, — оправдываюсь я, широко раскрывая глаза, — просто прилег, так удобнее слушать.

Узнав, чем я интересуюсь, мама попросила:

— Ты ему лучше про Редькина расскажи.

Вошедший в это время отец, услышав фамилию Редькина, громко рассмеялся. Он уже знал эту историю и тоже присоединился к маминой просьбе.

— А что про него сказывать-то, — нахмурила седые брови бабушка. — Ничего смешного. Ну запиши: Редькин Маркел Аникеевич. Живет он теперь в городе, у дочки. Дочка у него умница, кандидат куда-то, в институте работает. А вот сыном его господь обидел. Было это вскорости после войны. Вернулся Николай, сын Маркела, с фронта и поступил работать в милицию, участковым. Время тогда было тяжкое, землица хлебушка мало родила. Да и то сказать по правде, как же она могла рожать, коли ее не пахали, а так, лущили только.

— Да ты про Редькина, мама, — поторопила бабушку мама, заранее смеясь.

Бабушка недовольно взглянула на свою дочь, но замечания не сделала, а продолжала:

— Идет Редькин однажды утречком из города мимо поля. Смотрит, а там люди какие-то колосья срывают, растирают их на ладони, а зерно в мешочки ссыпают.

Подбегает к ним Редькин и кричит: «Ах вы такие, сякие, немазаные. Зерно воруете. Вот я вас сей же час доставлю в отделение». И наган на них для страху. Те люди объясняют ему: «Мы, мол, не воры, а ученый народ, апробаторы». А Редькин им: «Ишь ты, акробаты нашлись до чужих полей». Так с мешочками и увел их в милицию. Ну там разобрались, выяснили, что действительно они апробаторы, перед уборкой узнавали сколько совхоз должен сдать хлеба государству. Для того и срывали на каждом метре колоски. Отругал начальник Редькина и отпустил домой.

Приходит он смурной пуще тучи осенней, а отец ему похлебки наливает. Опустил сын ложку в тарелку, глядь, пшеница: «Откуда?» — спрашивает. «Да ты ешь, сынок», — отвечает. «Где вы взяли пшеницу, гражданин Редькин?» Заругался на него Маркел Аникеевич и говорит: «Один знакомый кладовщик дал килограмма три, чтобы мы с тобой подкрепились». Отложил Редькин ложку, надел фуражку и приказывает: «Пройдемте со мной, гражданин Редькин». Отец так и сяк, и уговорами и угрозами: ничего не помогает. Глядь, а сын уже и наган держит. Делать нечего, оделся старик и пошел.

В милиции дежурный допросил отца, записал фамилию и пошел доложить начальнику, а тот не Маркела вызвал, а сына. Про что они там говорили, я не знаю, только вышел он от начальника уже не милиционером. А Маркелу начальник посочувствовал: «Мало вы его в детстве ремнем учили».

С тех пор оба они и уехали из совхоза. Отец к дочери, а сын завербовался куда-то.

— Анекдот! — весело смеялись отец с матерью.

Последней я записал фамилию Терентия Захаровича, дедушки Лены Тарелкиной, и узнал, почему у нее такая необычная фамилия. Когда дедушка Терентия Захаровича был еще не дедушкой, а простым парнем, поехал он в город на ярмарку, продал телку и привез в хутор полдюжины фаянсовых тарелок. Ни у кого, даже у богатеев, не водились тарелки: все из одной чашки ели, а тут — на тебе — невидаль. Так деда прозвали Тарелкой, а детей его и внуков записали в церковной книге Тарелкиными. Хотя до этого случая была у него какая-то другая фамилия.

Вместе с папой мы разбили список на четыре группы, я прикинул, кого куда можно завтра послать и, засыпая, пожалел, что Генка так и не зашел и не знает ничего о сборе отряда и начале экспедиции.

Уборка! Миллион пудов хлеба обещал наш совхоз государству.

— Сдадим! — уверенно говорит мама.

Скосили первое поле, и на нем — по 30 центнеров с гектара! А та, опытная, на которой мы уничтожили жука-кузьку — тридцать шесть! Вот какую пшеницу вырастила моя мама, агроном Морозова.

Про нее уже написали в районной газете. Бабушка вырезала эту заметку и положила на самое дно своего сундука.

Ничего, про нас тоже скоро напишут. Директор совхоза Дмитрий Петрович, узнав о решении отряда красных следопытов, пообещал не только не отвлекать нас на уборку, но даже помочь всем, чем может. И о памятнике просил не беспокоиться. «Средства найдем, — сказал он мне вчера в конторе. — Только вы непременно разыщите тех людей. Если будет нужна моя помощь, приходи, помогу». Так говорил он вчера, а сегодня мама велела мне собрать всех ребят и поехать снова на ее опытное поле и подбирать колоски, чтобы ни одно элитное зернышко не пропало.

— Только один день, — упрашивала мама, — помогите мне, а я в долгу не останусь.

— Так мы уже идем сегодня в Любимовское.

— Завтра сходите. Я уже с Фаиной Ильиничной договорилась. Она не возражает. Только она уехала в город за учебниками. А я попрошу, чтобы вас завтра отвезли в Любимовское.

— Не надо нас возить. Мы решили пешком. Ладно, — сдался я на мамины уговоры. — Пойду скажу ребятам. Если они не против, поможем.

Вздыхая, брел я к школе собирать свой отряд. Почти все ребята были на месте. Пришел даже Грачев, хотя он записан в бригаду художественной самодеятельности.

— Концерт состоится в пятницу, — объяснил он, — и я могу вам помочь сегодня.

А Пашка Лисицын хитро подмигнул мне и кивком головы соединил Грачева с Тарелкиной. Я не понял его намека, но на всякий случай сказал Вовке:

— Перестарался. Сегодня мы пойдем на колоски.

Ребята недовольно загудели. Двор стал похожим на улей. Колоски не входили в их планы. Для этого совсем не надо было записываться в лагерь, а тем более, в отряд красных следопытов, а можно было бы остаться в кружке юннатов. Даже спокойный рассудительный Саблин остался недоволен моим предложением. Глядя на товарищей, я думал: вот возьмут и переизберут меня сейчас. Я останусь с длинным носом, а они уйдут без меня. Что я для них, Спартак, что ли, или Юлий Цезарь, без которых древние не могли обойтись. Но тут я решил проявить характер и сказал тоном командира: